Шрифт:
«Больное время и прогнившая часть общества,— обобщал Шавельский,— помогли ему (Распутину.— А. А) подняться на головокружительную высоту, чтобы затем низвергнуться в пропасть, в известном отношении увлечь за собой Россию»115.
Как бы ни были верны эти заключения, они не составляют всей правды, а являются только шагом к ней. Неизбежно возникает вопрос о причинах гнилости этого общества, так пагубно повлиявшего на трон. «Больное время»— что это конкретно значит, чем вызвана болезнь?
Первопричина этой болезни, и это все больше будет подтверждаться последующим изложением, состояла в том, что в описываемое время полностью завершился процесс отчуждения гос- | подствующего класса и самого политического режима от страны и 1 народа. В свою очередь, эта самоизоляция была конечным результатом исчерпанности строя в смысле его способности двигаться по пути прогресса, хотя бы в какой-то мере идти в ногу со временем, частично суррогатно решать поставленные историей задачи. Органическим следствием этой утраты было вырождение верхнего, правящего слоя: государственные деятели с политическим круго-( зором, известной долей независимости и респектабельности,' государственно-бюрократической культуры и опыта, рассчитывав- ' шие не только на царские милости, но и на собственные способности, на сознание своей полезности, оказывались не только не-1 нужными, ной раздражали, мешали режиму, полностью замкнув-, шемуся в самом себе. Опыт всех революций показывает, что канун их характеризуется именно таким состоянием верховной власти и правящей верхушки.
При таком положении дел государственный подход полностью вытесняется личным, служение — карьеризмом, честность — под- ! лостью, достоинство — угодничеством, ум — хитростью, единая ( согласованная политика — враждой и конкуренцией отдельных группировок и клик. Господствуют всеобщий цинизм и безразличие, оправдываемые невозможностью что-либо изменить.
Конечным итогом этого процесса является самоизоляция верховной власти от своей же собственной среды, достаточно узкой и, в свою очередь, полностью отчужденной от общества.
Иными словами, происходит полный отрыв от реальной жизни, которая подменяется жизнью иллюзорной, где внешнее принимается за действительное, ложное — за истинное. При такой ситуации на первый план в царском окружении выходят не политики, обладающие способностями и опытом, а ничтожества, спекулирующие на самолюбии монарха, ибо главная иллюзия, которую ' порождает иллюзорная жизнь, состоит в убеждении и непогрешимости суждений и решений верховной власти. Заколдованный круг все убыстряет свое вращение: чем выше мнение царя (и царицы) о своей правоте и мудрости, тем мельче окружение, подчиняющее свое поведение этому постулату, и, наоборот, чем угодливее это окружение, тем больше убеждается монарх (в нашем случае царская чета) в своей правоте и мудрости. Угодники в прямом и переносном смысле начинают определять и направлять государственную политику. Эти угодники могут быть выходцами из самых разных слоев, начиная от аристократа и кончая пьяным мужиком. Последняя чета Романовых предпочитала «простых», но это уже было делом вкуса.
В свете сказанного Е. Д. Черменский вправе задать вопрос: если царская чета была так уверена в правильности своего курса, если с этого курса их не смог бы сбить и сам «Друг», посмей он это сделать, то почему для них «добро» этого «Друга» имело столь весомое, практически решающее значение? Почему,
если императрица твердо знала, что надо делать в каждую данную минуту, осуществление ею же задуманного ставилось целиком в зависимость от одобрения или, наоборот, неодобрения Распутина? В чем здесь связь и причина, если искать для ответа более глубокие основания, чем только особенности психики и характера августейшей четы?
j Ответ, на наш взгляд, сводится к следующему. Всякая I власть полномочна по своей природе и психологии, а потому все I время нуждается так или иначе в одобрении, в подтверждении уполномочия: Царь — самодержец! Этот боевой клич был альфой и омегой политической философии царя и царицы. Но... самодержец именем божьим, ибо, как известно, всякая власть от бога. Царь — самодержец. Но еще и потому, что в свое время (скажем, во времена Михаила и Филарета) «народ»— сиречь земский собор — вручил эту власть родоначальнику дома Романовых. Спрашивается, как убедиться, что полномочия остались в силе, что народ по-прежнему за царя в условиях, выражаясь словами Гурко, существования в заколдованном кругу, куда не проникают течения народных мыслей? Ответ напрашивается сам собой: мир иллюзий рождает новые иллюзии. Вначале (если вести отсчет с 1905 г.) это были черносотенные организации. Потом помимо них и преимущественно Распутин сразу очень удобно (хочется даже сказать, компактно), в одном лице представлявший и бога и народ. «Одна из существенных причин ее (царицы.— А. А.) расположения к Распутину,— указывал Гур- I ко,— состояла именно в том, что она почитала его за выразителя народной мысли» "6. А уж о выражении божьей мысли говорить не приходится — в переписке слова «божий человек» рядом с именем Распутина встречаются десятки раз. Сила и несокрушимость Распутина как раз и состояли в том, что он вселял в царицу и царя уверенность в своей правоте, без которой они, находясь в полном отрыве от действительности и подвергаясь все усиливавшимся «конституционным» давлениям, начиная с «Прогрессивного блока» и кончая великими князьями, не смогли бы против них устоять. «Друг» подтверждал такие полномочия'цар- ской четы, перед которыми голос «гнилого Петербурга» не имел никакого значения.
I «Распутинство» в самых разных его проявлениях — необходи- ; мый атрибут абсолютистского или полуабсолютистского режима, ! подошедшего к порогу гибели. То, что последняя русская императрица была человеком с вывихнутой психикой, осложненной ограниченностью маленькой провинциальной немецкой принцессы,— историческая случайность, приведшая к появлению «святых» типа Филипса, Распутина и других шарлатанов "7. Но можно почти с полной уверенностью предположить, что, будь она женщиной со спокойным уравновешенным характером, не зараженной мистикой, «друг» все равно бы был — другого типа, иных повадок, но непременно. Вполне возможно, что это был бы внешне благопристойный и даже лично порядочный и бескорыстный человек,
образованный, не обязательно из «низов», сути дела это бы не меняло: политика и линия поведения, которую он бы подсказывал, была бы по существу распутинской.
Кстати, у царя имелся именно такой советчик, который появился задолго до Распутина и сохранил благорасположение Николая II до самого конца. Некий Клопов, мелкий новгородский землевладелец, введенный во дворец одним из великих князей. По мнению Гурко, «человек необыкновенно чистый, далеко не глупый, но совершенно неприспособленный к какому-либо практическому делу». Когда царь поручил ему участвовать в борьбе с неурожаем в 1897 г., из этого получился сплошной конфуз. «Однако отношения государя с Клоповым не прекратились, и он продолжал в течение довольно продолжительного периода оставаться одним из закулисных царских советников по разнообразнейшим вопросам внутреннего управления» 118. Последний раз этот Клопов появляется на авансцене незадолго до революции. Клопов не смог конкурировать с Распутиным, ибо был скромным и честным человеком, но в принципе он мог бы вполне занять место «Друга».