Шрифт:
ской божьей матери в Белгороде и Песчаный образ богоматери в с. Пески около г. Изюма. Эти иконы надо провезти по фронтам, и они покроют войска «своим омофором от нападений вражеских». Князь пробил все препятствия, в том числе и Ша- вельского, якобы заявившего, что некогда заниматься пустяками, разными снами, и лично привез обе иконы в ставку. Пока святыни находились там, утверждал Жевахов, были только победы, а когда увезли, началось отступление по всему фронту (иконы находились в ставке с 4 октября по 15 декабря 1915 г., т. е. тогда, когда фронт стабилизировался) 30 8. «То, что другими относилось к области фантазии и мистицизма,— писал Жевахов,— то для меня являлось реальной действительностью. Участие в моем назначении св. Иоасафа казалось мне до того очевидным, что я не мог пройти мимо этого факта и заявил обер-прокурору Н. П. Раеву, что прежде вступления своего в должность считаю обязательным для себя поехать к святителю (речь идет о мощах св. Иоасафа.— А. А.) в Белгород за благословением» 30 9.
Среди «лучших людей», по мнению князя, едва ли не первый был Питирим. Но больше всего восторгов вызывала в нем Александра Федоровна. «Я видел, что только одна императрица отдает себе ясный отчет в том, что происходит в действительности, что ее проницательный ум и обостренное страданием чутье знают выходы из тупика и что императрица могла бы спасти Россию, если бы к ее голосу прислушивались и не отождествляли этого голоса с голосом Распутина». Опубликованная переписка царской четы подтвердила, что для такого отождествления нет никаких оснований. Кстати, царица, по утверждению автора, говорила «на превосходном русском языке без малейшего даже акцента иностранки»0 .
Ахиллесовой пятой в воспоминаниях Жевахова является, несомненно, Распутин, и не только потому, что даже Жевахов не мог полностью отрицать связь «старца» с царицей, но и потому, что в его назначении Распутин принимал самое деятельное участие. Рассказывая подробно о всех перипетиях, связанных с назначением Жевахова, в которые и он внес свой вклад, Белецкий писал: «Назначение князя успокоило и Распутина, который знал о пожелании князя, относился к нему хорошо и в его прохождении в св. синод видел возможность иметь там своего человека» 31
Жевахов, конечно, полностью отрицает какую-либо причастность «старца» к своему назначению, а роль последнего при дворе объясняет как часть заговора «интернационала». «Распутин,— с неподражаемым апломбом писал князь,— в момент своего появления в Петербурге, а может быть и раньше, попал в сети агентов интернационала, которые желали использовать полуграмотного мужика, имевшего славу праведника, для своих революционных целей» 312. Вот так. Ни много ни мало.
Всех благоглупостей князя просто не перечислить. По его мнению, не только Дума являлась преступным скопищем рево-
люционеров, но и во всех министерствах было «уже 90 процентов революционеров, поддерживаемых Думой и прессой, бороться с которыми можно было только пулеметами»313. Не было границ и самодовольству князя. «Думские речи не производят на нас, стоящих у власти, ровно никакого впечатления»,— писал он 3 декабря 1916 г. некоему А. В. Стороженко в Киев314. Чувства Шавельского легко понять, когда читаешь такие откровения.
Нам осталось кратко охарактеризовать последние три персонажа из пьесы под названием «Министерская чехарда», в которой однообразие интриги компенсировалось многообразием действующих лиц.
История с Макаровым встревожила Распутина, и он твердо решил заполучить «собственную юстицию», т. е. сделать министром юстиции своего прямого ставленника. Как свидетельствовал Мануйлов, Распутин в своем кругу «говорил, что нужно, чтобы министр юстиции был свой, что юстиция должна быть своя». Но у него не было под рукой готового кандидата, и тогда известный нам Симанович заявил, что у него имеется «подходящий на такое амплуа человек». Этим человеком являлся сенатор М. А. Добровольский, который, по словам того же Симановича, «пойдет на что угодно, лишь бы быть у власти, так как его денежные дела очень запутаны».
Распутин поехал к Добровольскому знакомиться и составил о нем отрицательное впечатление: «Говорил, что у него глаза мошеннические... что это человек неважный». Но, помимо Симановича, на кандидатуре Добровольского настаивал другой близкий к «старцу» человек — банкир Д. Л. Рубинштейн, знаменитый «Митька», которому также позарез нужна была «своя юстиция», особенно после того, как его арестовала комиссия Батюшина. Распутину пришлось приложить немало усилий, чтобы добиться его, освобождения,— царица должна была несколько раз просить об этом царя 315,— но и куш был соответствующий — Распутин получил от «Митьки» более 100 тыс. руб. Такого рода аргументы действовали на Распутина неотразимо, и Добровольскому было устроено тайное свидание с императрицей.
Все шло по накатанной колее, но вдруг возникли осложнения: царица получила сведения, что Добровольский, будучи в сенате, брал взятки. «И гроши брал, и много брал, сколько ни давали, все брал»,— сокрушался Распутин. Он был до крайности расстроен: «Подумайте, какого рода дело! Симанович-то привел в юстицию заурядного мошенника». Даже «старец» понимал, что такого человека нельзя назначать, а другого, запасного кандидата у него не было316. Тем не менее Добровольский был назначен, правда уже после смерти Распутина, 20 декабря 1916 г. (царице, как и ее «Другу», тоже нужна была «своя юстиция»).