Шрифт:
Самое трудное было сделано, теперь оставалась задача уговорить Наумова. Когда последний «выразил ужас от возможности прохождения через посре^ствр Распутина», ему объяснили, как обстоит дело, и он дал согласие 296,
Но даже Хвостов й Белецкий не знали, что у любивших Наумова «царей.» (а следовательно, и Распутина) существовала ещё своя тайная. причина хотеть его назначения. Дело в том, что Наумов был членом образованной под давлением «общественности» Верховной следственной комиссии под председательством генерала Петрова по расследованию причин поражений русской армии веснбй—летом 1915 г., в которой он вместе с А. А. Бобринским занял резко антисухомлиновскую позицию. Прямо убрать его из комиссии было неудобно. И вот подвернулся удачный выход. Приняв Наумова в связи с его назначением, царь сказал ему, что ценит и приветствует его «как хозяина-практика и живого человека», но одновременно добавил, чтобы тот не забыл срочно подать доклад об освобождении от членства в комиссии. Чтобы сразу взяться за работу, объяснил Николай II свое требование 297.
Сходным образом и теми же людьми был проведен и Волжин; к этому делу подключили и ставленника Распутина епископа Варнаву. Волжин также просил, и ему было обещано «устроить так», чтобы избавить его не только от сближения, но и от знакомства с Распутиным. Но «на сближение» с Андрониковым он легко согласился. Хотя Хвостов и Белецкий, «конечно, понимали», что Волжин не годится на должность обер-прокурора, они решили, что в данном случае это значения не имеет 29в.
Позже на допросе Наумов, рассказывая о том, как он непочтительно обошелся с Распутиным, который все-таки не утерпел и решил составить личное впечатление о новом министре, выразил удивление по поводу той реакции, которую произвел этот элементарный и само собой разумеющийся поступок на его коллег и бюрократические круги. «Все это представилось мне актом простым, естественным», а «я сделался каким-то героем». Один из министров сказал Наумову: «Я слышал, что Вы Распутина не впустили к себе в кабинет, я тоже его ненавижу, но тем не
менее я должен был в этом отношении пойти на уступку»2". Все думцы — отдельные лица и депутации — были в восторге от смелости Наумова и приветствовали его за этот шаг 30 0. Однако противоречие «фактический ставленник Распутина — личный его противник» не могло в сложившихся условиях длиться сколько- нибудь долго. Разрешение его также могло быть только однозначным — отставка. И Наумов и Волжин пробыли недолго на своих постах: первый — несколько больше полугода (с ноября 1915 по 21 июля 1916 г.), второй — около года (с 30 сентября 1915 по 7 августа 1916 г.). Первый оказался неугодным еще и потому, что считал необходимым сотрудничество с Думой на какой-то минимальной основе и требовал отставки Штюрмера. Второй занял непримиримую позицию к Питириму и, кроме того, противился назначению на должность товарища обер-прокурора князя Н. Д. Жевахова.
Особенно непереносимой для царицы и ее «Друга» оказалась позиция Волжина. «Знаешь, Волжин упорно несносен и не хочет помогать Питириму... боится общественного мнения»,— негодовала Александра Федоровна в письме от 7 января. Волжин «совершенно неподходящий человек для занимаемого им поста... работает он исключительно с Влад [имиром] »,— читаем мы в письме, отправленном спустя полгода, 25 июня 1916 г.301
Преемником Наумова, как уже указывалось, стал Бобринский (с 21 июля по 14 ноября 1916 г.), а последним министром земледелия был А. А. Риттих, с 1912 г. являвшийся товарищем главноуправляющего землеустройства и земледелия. Что же касается последнего обер-прокурора синода И. П. Раева, то его назначение свидетельствует, что царица и Распутин отныне твердо решили не подвергать этот пост ни малейшему риску. В том же письме, где бранится Волжин за компанию с митрополитом Владимиром, царица всячески хвалит Раева — «это прекрасный человек, близко знающий церковные дела с самого детства... Пожалуйста, не забудь поговорить о нем со Штюрмером». В письме от 9 сентября царица снова хвалит Раева 30 2. Поначалу, как показывал Мануйлов, Питирим и Распутин намеревались заменить Волжина Кульчицким, тем самым, который затем сменил Игнатьева, но по каким-то причинам эта кандидатура была оставлена, и Распутин рекомендовал другого своего ставленника — Раева, сына петроградского митрополита Палладия 30 3.
9 сентября 1915 г., т. е. вскоре после назначения Волжина, императрица писала царю: «Я сегодня придумала (!) помощника для нового обер-прокурора — кн. Живаха... очень лойялен... согласен ли ты?»3'6. Как видим, царица еще не твердо знает фамилию своего кандидата и еще не видела его, но о главном — «лояльности» ей уже сказали. Спустя месяц, 10 октября, она уже делится с царем личным впечатлением: «Жеваха был прелестен... был бы хорошим помощником Волжину».
Однако Волжин был на этот счет другого мнения. При помощи разных уловок ему удалось не допустить назначения «прелестного Жевахи», что вызвало крайнее раздражение его августейшей покровительницы. Волжину помогло то обстоятельство, что по штатам синода полагается только один товарищ обер- прокурора. Жевахова же хотели сделать вторым, а учреждение второй должности требовало санкции Государственной думы, поскольку оно было связано с бюджетным ассигнованием, на что рассчитывать не приходилось. Все попытки царицы обойти это препятствие и преодолеть саботаж Волжина не удались, и вопрос о «Жевахе» пришлось скрепя сердце отложить до того времени, когда непокорный Волжин будет заменен «своим» обер-прокурором. «Я думаю,— писала царица 14 августа 1916 г., за полтора месяца до назначения Раева,— что он (Раев.— А. А.) с Жева- ховым в качестве помощника были бы истинным даром божьим для церкви» 30 6. В сентябре практически одновременно с Раевым Жевахов был назначен, а закон был обойден при помощи слов «исполняющий дела» (товарища обер-прокурора).
Что же представлял собой этот «прелестный Жеваха», который так понравился Александре Федоровне? Вот как описывает его Шавельский: «Князек он был захудалый; университетский диплом не совсем гармонировал с его общим развитием; деловитостью он совсем не отличался. Внешний вид князя: несимпатичное лицо, сиплый голос, голова редькой — тоже был не в его пользу». Когда умер Питирим, повествует далее протопресвитер, находившийся при нем Жевахов обокрал покойника: взял двое или трое золотых часов и 18 тыс. руб. николаевских денег, зашитых у Питирима в рясе. «И такие грязные субъекты,— восклицал автор,— попадали чуть ли не в кормчие российского церковного корабля!..» «О! Гнусная персона»,— писал он в другом месте 301.
Но лучше всего Жевахова характеризует сам Жевахов. «Князек», по выражению Шавельского, ко всему прочему был весьма честолюбив и решил увековечить свое имя, издав в эмиграции обширные воспоминания. Эти мемуары — чудовищная смесь невежества, претенциозности и лживости.
Свои воспоминания Жевахов начинает с рассказа о том, как он ознакомился с докладом некоего полковника О., в котором тот сообщал, как к нему явился во сне святитель Иоасаф (которого Жевахов считал родоначальником рода Жеваховых) и объявил ему, что спасти страну могут две иконы: Владимир-