Потом у меня был гражданский муж, он был значительно моложе меня, и со временем стало ясно, что я тяготею к дому, а он к развлечениям. Будущего у нас все равно не было, мы расстались и с тех пор даже не виделись. Это расставание далось мне тяжело, я даже заболела.

– Вот и вся моя история, – сказала я. – Теперь ты расскажи о своей жене, но если не хочешь, не надо…

Он сказал, что звали ее Дитта, а полное имя – Джудитта. Она была дочерью садовника на вилле Арепьева и первой любовью Мити. Дитта ждала ребенка, но они не были обвенчаны. Она отказывалась перейти в православие. Митя надеялся, когда появится ребенок, она окрестится по православному обряду и они обвенчаются. Но Дитта и ребенок умерли в родах. Митя считает ее женой.

– А потом у тебя было много женщин?

– Ни одной я не предлагал стать женой.

– А твоя самая первая?

– Дитта, – ответил он, но потом засмеялся и сказал: – Была еще одна, раньше. Лет двенадцать мне было или тринадцать, да, уж года два я жил у Евгения Феофиловича. За нашим садом был лесистый обрыв, переходящий в лужок, покрытый короткой зеленой травкой. Я часто там бывал, лужок был неровный: два абсолютно круглых симметричных бугорка, за ними, посредине – большое плавное, обтекаемое возвышение, а под ним еще один маленький бугорок. Однажды я спускался с обрыва, посмотрел на лужок и вдруг все всхолмления сложились в группу. Я увидел огромную женщину, праматерь всех женщин, которая будто бы прорастала из земли – округлые груди, выпуклый живот, а ниже – лобок. Это была сама земля, я понял, эта женщина и есть земля, земля-женщина. Мне стало жутко, и я трепетал. Тут все переплелось от этой дикой догадки, пробуждающаяся чувственность и священный ужас. Несколько дней я обходил лужок стороной, чтобы не топтать его, не святотатствовать, но меня неотвратимо тянуло туда, я хотел проверить, может, земля в том самом месте дышит? И однажды я пришел, и лег на нее животом, и положил голову между ее грудей. Был солнечный день, она была шелковая, теплая и запах от нее шел опьяняющий. Так я познал женщину. У тебя было что-нибудь подобное?

– Не так красиво. По сравнению с твоей историей все достаточно прозаично. Было это летом, на Украине. Меня посылают с корзинкой в огород, набрать помидоров, а там их – целая плантация. Солнце жарит, помидорная ботва нагрета и одуряющее пахнет. Начала собирать помидоры, а сама словно в плотном коконе помидорного аромата. И как-то вдруг я сомлела, словно в сладком оцепенении, опустилась среди кустов и гладила себя между ног. Ни о какой половой жизни я тогда понятия не имела.

Зовущий взгляд, требовательные губы, горячие руки и прохладное тело.

– Кузьмич увидит.

– Не увидит.

Казалось, я теряла сознание, но все осознавала. Потом сладкое оцепенение, нежные прикосновения, бокал вина. Неужели мы возвращались к нашему началу, когда еще не была рассказана тайна, когда мы говорили глупости и нежности, бессвязные речи сменялись ласками, а томление – обретением.

– Знаешь, почему Кузьмич не может нас увидеть? Он ушел к матери! – говорит Митя, и почему-то это кажется нам очень забавной шуткой, мы просто умираем от смеха.

Бутылку и бокалы – в корзину, остальное прямо в покрывале, узлом. В кухне мы моем друг друга в корыте, гоняемся друг за другом вокруг стола, потом я напеваю и мы танцуем, прижавшись друг к другу. Потом лежим в постели.

– А ты кому-нибудь рассказывала о помидорном запахе?

– Не рассказывала, чтобы не выглядеть развратной, – смеюсь я, – но после твоей Женщины-земли, которой ты обладал, что такое Помидорный дух-соблазнитель?

– А у меня еще была Черная смородина! В Германии, незадолго до смерти отца. Хозяйка дома, где мы остановились на ночлег, пошла к своей родственнице и взяла меня с собой. Они пили чай и разговаривали, а меня, чтобы не скучал, отослали в сад и разрешили есть ягоды. Вот там я и увидел черную смородину, но совсем не такую, как у нас. Крупную, как виноград, с жесткой, вороненой кожей с металлическим отливом. Некоторые ягоды треснули от спелости и нутро их было багряно-красным, зернистым, истекающим розовым соком. Я в то время не видел женского соска, не говоря уж о чем-либо другом, но какие-то предчувствия меня посетили, я перекатывал на языке кисло-сладкую мякоть, отделяя ее от кожуры, сосал ее, и знаешь, чем еще занимался?

Какой он, мой Митя? Он чувственный и чуткий, нежный и неистовый, умелый и застенчивый, он ребячливый и чрезвычайно милый. Я говорю ему: как не стыдно, немолодые люди, а ведем себя как подростки. Он только хохочет. Хотя я сказала ему, сколько мне лет, он уверяет, что я девчонка, и он рядом со мной – мальчишка.

Я сгорала от счастья и желания, а внутри таился страх.

– Как ты думаешь, – спрашивала я, – можно умереть от любви?

– От любви?

– Мне кажется, я умираю.

– Мы будем жить очень долго, у нас родятся дети. Ты будто создана для материнства.

– Мне все время кажется, что все это внезапно кончится. Не знаю, как и почему, но случится что-то страшное. Такое счастье не может долго длиться.

– Тебе со мной нечего бояться.

– Знаю. После того как я тебе рассказала свою тайну и ты от меня не отказался, я думала, конец страхам. Ничего подобного. У меня такое чувство, что нам не быть вместе.

– Почему?

– Откуда я знаю… Сегодня проснулась и боялась открыть глаза. Боялась, что тебя нет. А может, ты сон?

– Удивительный сон! – Он взял мою руку и стал водить ею по своему животу. – Ты считаешь, что это сон?

– Да ну тебя! Я же серьезно!

Сержусь, вырываю руку, а томление растекается по телу, из груди рвутся вздохи. «Все будет хорошо, радость моя». Его лицо раздвигает мои колени, враз обессилевшими руками перебираю его волосы. «Мусенька!» «Душенька!» «Кисонька!» Нежные ласки, бессвязные речи.

– Ты скучаешь по своему дому и городу? – спрашивает он, убирая губами слезы на моих щеках.

– Нет, мой дом там, где ты. – Я обвиваю его шею руками, мы лежим на боку и смотрим друг на друга. – Я напою тебе одну песенку, хочешь? Она называется «Нет, я ни о чем не жалею», ее пела одна французская певица.