– А нужен ей был один-единственный, – грустно сказала тетя Лёля. – И с каждым она жила, как с мужем. Она их не меняла, она с каждым начинала жизнь заново. С надеждой создать семью.

– Но вы же не приводили домой мужчин с надеждой создать семью.

– Все люди разные. Она искренне влюблялась.

– Святая правда. Пламенно, но временно. Я не понимаю такую любовь, которая разрушает все вокруг.

– Что же, Любаша, тебя так ожесточило? – участливо спросила тетя Лёля, и тут меня прорвало.

– Не утверждаю, что свихнулась она на почве мужчин, но на фоне атеросклероза мужчины стали настоящей манией.

Я чувствовала, что мне надо остановиться или хотя бы не говорить в таком запале, и не могла. Знала ли тетя Лёля, что Муза ловила мужчин, заговаривала с ними во дворе, на улице и в магазине? В ближнем гастрономе, где нас знают, продавщица попросила, чтобы я уняла свою мать. И соседи это знали. Я объясняла, что Муза больна, я боролась со своим стыдом, пока не отупела. К нам в квартиру приходили разные мужики, я угрожала милицией, чтобы их отшить, но сделать ничего не могла. Поставила замок на свою и Машкину дверь, потому что не знала, кто бывает в квартире, пока я на работе. Соседка принесла мне дореволюционные семейные фотографии, которые Муза отдала ей, уж не знаю зачем. Другим соседкам в садике на скамейке она читала свои старые любовные письма. Запереть ее дома я не могла, а людям не всегда было понятно, что она не вполне нормальна, ведь выглядела она весьма прилично…

– Она была красавицей, – мечтательно сказала тетя Лёля, словно не слышала моих обличений. – И осталась ею, несмотря на возраст. Ты не должна ее строго судить, это болезнь, от которой никто не застрахован. Она теперь как ребенок.

– Но она не всегда была больной. А я была ребенком в прямом смысле слова, и мне приходилось спать в ее комнате, где она жила со своими мужьями, и слушать скрипы пружин, вздохи и стоны. Все разрушил эгоизм Музы: и жизнь отца, и мое детство. Муза разбазарила бабушкино наследство. Где оно? Ищи-свищи? Пока она не впала в маразм, должна ведь была понимать, что это история русской живописи?! Теперь бабушкины картины ищут, пишут о ней!

И как из меня вылилось это море дерьма? Я чувствовала стыд и была зла на себя и весь свет. Слезы подступали к горлу, но я знала, что они не прольются. Закурила. Тетя Лёля молчала, горестно покачивая головой, и я даже заподозрила, что ей нечего сказать, и голова у нее трясется от старости. Но она перестала трясти головой и произнесла:

– Прости ее. Тебе станет легче.

– Как это сделать? Как это практически осуществить? Это может стереть только время, если оно сначала меня саму не сотрет. Кругом мрак. И засада.

Я не стала честить Игоря и жаловаться на Машку. Сегодня я уже перевыполнила норму. Говорила ли ей Муза о Машке, о том, что с ней настоящая беда, она уже два года не живет дома, и я достоверно ничего о ней не знаю. У Машки очень плохое здоровье. Я подозреваю, что она обитает в притоне и наркоманит. Она звонит в лучшем случае раз в месяц, но от каждого разговора мне становится еще хуже и страшней. И Машка в моей жизни самая страшная боль. Куда до нее художествам Музы и обидам на нее, а тем более печали по Игорю.

В общем, сидели мы с тетей Лёлей и молчали, и вдруг она говорит:

– А о Машке не плачь. Девочки всегда возвращаются.

Встала по будильнику в половину шестого, чтобы собрать для Музы вещи, купить в круглосуточном магазине продукты и приготовить еду. Продолжала мучиться стыдом, вспоминая, как вывалила перед тетей Лёлей свою душевную помойку.

В девять договорилась по телефону с начальником об очередном отпуске. В десять, когда была готова выйти из дома, позвонил Пал Палыч. Нет ли новостей, он снова ездил в Диво-остров в поисках Музы. Сообщила новости. Он проявляет естественный интерес и беспокойство, что же раздражаться. Может быть, он даже и не такой плохой человек, как я себе вообразила.

Пал Палыч бывший кагэбэшник, привязался к Музе, не знаю зачем. Ничего себе парочка! Хотя, наверное, девочки ему не по карману, а может, и не нужны, а Муза – красивая старая дама. Гулять ее возил на острова, а потом повадился домой к нам ходить выпивать. Поначалу как-то весело у них было. Музыка, смех. Они танцевали! Но со временем Муза сделалась какой-то вялой, может, он ее подпаивал? Я попросила его не приходить к нам. Наверное, ему и самому вся эта история наскучила, приходить он перестал, а Муза о нем даже не вспоминала. Когда она исчезла, а случилось это в воскресенье, я была в невменяемом состоянии. Первый день и ночь моталась по городу, по близлежащим улицам, в понедельник позвонила старому волоките, чтобы узнать, куда именно он возил Музу, может, она отправилась туда? Вообще-то он отреагировал оперативно. Тут же посадил меня в машину, и мы поехали на Каменный, на Елагин, на Петровский, на Крестовский. Бегали вокруг дворца и озер, кустов сирени и черемухи, яхт и зверей из мини-зоопарков. Поехали в Диво-остров, который Музе особенно нравился.

Честно говоря, я была в полуобморочном состоянии от усталости, страха и бессонной ночи, а там играла музыка, люди крутились и летали на разных аттракционах вверх тормашками чуть не под облаками и дико визжали от ужаса и восторга. А вокруг была разноцветная красота. Занимательные постройки и фигуры животных, гигантские ковбои и индейцы, Снежная королева в ледяном кресле, команда пожарных, химеры и прочая нечисть. На территории детских аттракционов под ногами не земля, а мягкое, чистое и яркое покрытие. В бирюзовых бассейнах плавали лодочки, по игрушечным рельсам бежали паровозики, кружились гигантский заварной чайник и чашки, в которых, словно в креслах, сидели дети с безумными шматками сахарной ваты на палочках.