В комоде лежали блокадные неотоваренные карточки и несколько писем военного времени. Разбирая с Дмитрием рисунки, отбраковывая школьные работы Музы и даже Машки, мы наткнулись на отдельную папку с серией бабушкиных блокадных рисунков: тушь и легкая подкраска цветными карандашами. Страшные рисунки.

У пустого дровяника или сараюшки, расставив ноги, прямо на снегу сидит только что родившая женщина. Пальто распахнуто, платок сбился на плечи, волосы растрепаны. В подоле лежит запеленатый в тряпье ребенок, на которого падает свет прожектора, располосовавшего небо. Вокруг собрались люди: истощенный мужик с низко опущенной головой, старик интеллигентного вида с палкой и бидончиком, еще один от слабости привалился к стене сараюхи, а другой, замотанный поверх шапки бабьим платком, протягивает женщине маленький кусочек хлеба.

Дмитрий уже знал про блокаду Ленинграда, про морозы и голод, и он читал бабушкин дневник.

– Это Рождество Христово, – произнес он. – Пришли волхвы с дарами. Старик, опершийся о стену, Иосиф.

– Бабушка была неверующая, – возразила я и вдруг увидела: Мария с младенцем! А то, что я приняла за тени в глубине сараюшки, явно напоминает очертания голов коровы и осла. И высвеченность вокруг голов – нимбы.

– В небе зажглась Вифлеемская звезда. Вот она, – показал Дмитрий.

Стали смотреть дальше – библейские сюжеты! Догадалась бы я сама? Дмитрий продолжал объяснять, а у меня аж горло сдавило.

Женщина в темной комнате растапливает буржуйку. Тоже Мария. А мужчина в поношенном пальто, ушанку снял и к груди прижимает обеими руками – архангел Гавриил. Я думала, что сзади у него пальто порвано, а это – крылья. Благовещение!

Странная сцена на зимней Неве. Перед дымящейся на морозе прорубью стоит съежившийся мужчина в семейных трусах, а напротив другой – одетый, поднял руку в благословляющем жесте. За ними безмолвная очередь: женщины с ведрами на саночках и бидонами. Крещение!

Трое зябнущих мужчин, одетых в пальто, в темной комнате, где на столе свечной огарок, три кусочка хлеба и вода в кружках. Троица!

Над разрушенным темным городом с очагами пожаров, среди аэростатов и огненных следов трассирующих пуль, парит мужичонка в пальто и ушанке. Вознесение!

Мертвая женщина на кровати, возле нее фигура мужчины с запеленутым младенчиком, как с куколкой. Что это значит, я бы точно не распознала.

– Иисус с душой Марии, – поясняет Дмитрий, указывая на мужчину. – Это Успение Богоматери.

Очень страшная Мария: шея со вздутыми жилами, голова закинута, рот разверст в беззвучном вопле. На коленях мертвый младенец.

Были и просто бытовые сюжеты: руины в дыму, люди, которые волокут саночки с завязанными в простыню мертвецами, сбрасывают с крыши зажигалки, а еще – едят, целая серия едоков, один языком вылизывает тарелку.

Распятия Христа не обнаружили, но нашелся пейзаж с полуразрушенным домом, уцелевшие окна которого прочерчены косыми крестами бумаги, а на рамах призрачные, распятые люди.

Сообщила о рисунках Канунниковой. Она пришла в бурный восторг. Напрашивается в гости, хочет взглянуть. Жаль, что бабушка не выполнила эту серию в масле, но в те годы религиозные сюжеты не приветствовались.

Вечером позвонила Валька. Голос бодрый.

– Ты одна? – спрашивает.

– А с кем я, по-твоему, могу быть? С призраком отца Гамлета?

У Вальки потрясающая интуиция, так было с детства. И Валька – единственный человек, кому я могла рассказать о Дмитрии и не быть осмеянной. Но я этого не сделала и не потому, что он был рядом и мог услышать. Не знаю, почему. Такое впечатление, что не нуждалась в сопереживании, а может, боялась, что хотя она и верит в реинкарнацию, а услышав о пришельце из прошлого, вызовет милицию, чтобы спасти меня от жулика.

– Представь себе, Муза меня узнала, сразу назвала Люшей, я думаю, она даже обрадовалась. Что касается воспаления легких, то дело идет на поправку, а все остальное – смириться и терпеть.

Рассказала о всех бабках из палаты, сестричках, врачихе и главвраче. Она со всеми перезнакомилась.

– Да, еще. Муза жалуется на зубную боль.

– Какая боль?! У нее же вставные челюсти!

– Знаю, что вставные, но она требует стоматолога, – говорит Валька. – Ладно, если до завтра не забудет, я ей вкусное лекарство принесу. А ты работай, о Музе не беспокойся.

– Как она? – спросил Дмитрий, когда я повесила трубку. Понял, о ком речь.

Иногда я думаю со злорадством: отвезти его в больницу, пусть посмотрит на свою красавицу!

Выдала ему банный халат Музы и предложила постирать рубашку. Отказался категорически. Сам дрызгался в тазу.

Походив по комнате, закурила. Любопытно, чем он там занимается? Интересовался, есть ли свободное посещение лекций в университете. Рассматривал альбом с семейными фотографиями, спрашивал о некоторых лицах – кто есть кто. Попросил показать моего отца. А еще спросил, но так, словно к Музе это не имеет отношения: правда ли, что у нас возможно жениться, развестись и снова жениться на том же человеке. Я подтвердила: аналогичная история произошла с моими родителями.