Шрифт:
Я знала, что все равно не засну. Дмитрий тоже вряд ли лег. Мне хотелось поговорить, но пойти к нему не решалась. Отправилась на кухню и, чтобы обозначить свое место пребывания, хлопнула дверцей холодильника, крышкой на кастрюле и добилась своего. Пришел с книжкой «Вся Испания» и говорит:
– Одна мысль мне пришла в голову. Если все, что вы говорите, правда…
– О чем вы?
– О возрасте Музы…
– Но вы же сами видели ее документы и фотографии! Хотите, я познакомлю вас с тетей Лёлей, подругой ее детства? Только вряд ли я смогу ей объяснить, кто вы. Она же не идиотка…
– Вот я и подумал, что, вернувшись назад, в мое время, она опять станет прежней, молодой.
– Здрасьте-пожалуйста! Но вы-то по пути из вашего времени сюда не превратились в мальчонку?
– Я – нет, а она – стала молодой. Сам не знаю, что происходит. Может, мне все приснилось? Может, и вы мне снитесь?
– Для вас это был бы лучший вариант. Не говоря уж обо мне…
У него был такой потерянный, такой искренний голос и вид. Хотела бы я посмотреть на его машину времени – вонючую подворотню. И вдруг я подумала, как было бы здорово, если бы он взял меня за руку (как я его на улице перед светофором) и повел к себе, в старый Петербург. Пошла бы? Пошла. Здесь меня ничего не держит. Кроме обязательств. Машке я не нужна, а вот Муза – черт ее дери! – без меня не обойдется. Но главное – я Дмитрию не нужна.
– И что же вы теперь намерены делать? Придется вам работу искать, а вы ко всему еще и без документов, нелегал.
– Я положился на волю божью.
– Очень предусмотрительно, – ответила я и закурила. – Давайте пить чай.
С осторожностью он налил в чайник воду, включил его.
– Такое впечатление, будто мы уже месяц копаемся в моей семейной истории. Расскажите о себе. Хочу все про вас знать.
– Это правильно, – покладисто сказал он. – Нам надо больше беседовать. Я расскажу вам все, что захотите. Но вы ответьте мне вот на какой вопрос. В этой прекрасной книге, – он открыл «Всю Испанию», – лежат фотографии. Почему на них нет Музы?
– Потому что она в Испании не была, это фотографии тети Лёли.
– Она там была, в этом нет сомнений. Она писала мне об Испании так, как мог написать только очевидец.
– Я-то лучше знаю, где она была. В дома отдыха ездила, в санатории, в Сочи, в Ялту, по профсоюзным путевкам – за три рубля в Таллин, чтобы прошвырнуться, купить моющие средства и завести роман, если получится. Это еще в советское время, а потом она старая стала, а профсоюзы с путевками накрылись медным тазом. – Как начинаю говорить о Музе, в душе муть поднимается, взвесь обиды и злости. Я-то вообще никуда не ездила, семью берегла, стерегла, и вот результат. – Не морочьте мне голову!
– Там, в комнате, средиземноморская раковина, она же не из Ялты ее привезла?
– Господи, такие раковины продаются на базаре, в комиссионном магазине, да где угодно. Это же не редкость!
Сказал: «Извините». Поднялся и ушел.
И снова я осталась одна, ругая себя, что не справилась с раздражительностью. Пошла в свою комнату, пыталась письма читать, тихонько телевизор включила. Ходила, как зверь в клетке. Глянула в зеркало. Что-то на виске блестит, присмотрелась – это же седые волосы! Вот так штука.
Мой возраст называется «ягодка опять». Хороша ягодка! Я и в цветочках не отличалась большим очарованием, а в период превращения в ягодку и в ягодной фазе не припомню, чтобы кто-то жаждал меня отведать. Ну, а повторное плодоношение – смех и слезы. Я никогда не была женщиной в том смысле слова, который в него вкладывают. Как и бабушка. Я не знала удовольствий в преображении физиономии путем косметических ухищрений, в умащении себя маслами и кремами, не благоухала духами, не сходила с ума от тряпок, туфлей, сумок, не говоря уж о побрякушках. Помню, как Муза, собираясь в театр или в гости, час-полтора одевалась, причесывалась, прихорашивалась. А я в подобных сборах могу соревноваться с солдатом. Но с бабушкой я себя не сравниваю. У бабушки было другое счастье, и, на мой взгляд, более полноценное, чем счастье быть женщиной. Хотя ее об этом уже не спросишь…
Не знаю, хотелось ли мне нравиться? До замужества, наверное, хотелось. Я подкрашивалась, подмазывалась, чего сто лет не делаю, радовалась обновкам.
Тихонько закрыла дверь на ключ и, стараясь не шуметь, словно кто-то мог меня застукать за чем-то недостойным, вывалила тряпки из платяного шкафа прямо на пол. Села среди них и стала разбираться. Во-первых, их было не так уж много, во-вторых, это была одежда, которую я давно не носила. Вырез на блузе показался слишком большим, на юбке сломалась молния, а на трикотажной кофточке следовало поменять пуговицы, да все недосуг было, а пуговицы я даже купила когда-то. Порылась в швейной коробке, нашла и молнию, и пуговицы. Примерила блузу. Пожалуй, сгодится. Лицо! Дмитрий говорит, что я похожа на Музу. Это верно. Как недружеский шарж.
А ведь у меня даже ухажер есть. Многолетний поклонник, сослуживец. Мы в одном институте учились, но он на два курса старше. Замечательный человек, симпатичный, добрый и теплый, как валенок. После ухода Игоря он старался меня как-то подбодрить: то яблоко на столе найду, то цветок, а то повадился приносить какие-то дурацкие фигурки белочек: белочка в кухонном фартуке с поварешкой, другая – в медицинском колпаке со стетоскопом, бельчиха с бельчатами и т. д. Меня это раздражало, и однажды я спросила, то ли грозно, то ли обреченно, зачем он это делает. Разумеется, я знала зачем – утешить меня хочет. А он ответил: