— Лейтенант запаса Белов, — зловещим тихим голосом проговорил я, — вы кому-нибудь, кроме меня, рассказывали вашу идею насчет турне по генеральским могилам? Отвечайте.

— Да нет вроде, — растерялся этот несчастный шпак. — Только вам вот... и нашему кандидату в президенты. Ему — самые предварительные наметки...

— Когда ему рассказывали?

— Примерно дней пять назад. Он еще тогда проявил большую заинтересованность, задавал различные вопросы...

Вот сукин кот! — в который уже раз подумал я о Генерале. Не терпится ему. Не дожидаясь дня выборов, он вздумал отрепетировать свои будущие заграничные гастроли и устроить себе пробное турне по Кавказу. «Равному — от равного»! Ублюдок, не при нижних чинах будь сказано. Форменный ублюдок. Найдет он асланбековскую могилу или нет, еще не известно, но теледебаты в «Останкино» мы уж точно потеряли.

Здесь как в боксе: невыход на ринг многие засчитают как поражение. Скольких же избирателей мы недосчитаемся из-за этого послезавтра? Миллиона, двух? Отдельное мерси болтливому консультанту. И ведь сказано ему было: докладывать идеи только мне. Но этому штатскому сброду не понять законов армейской субординации. Мраморные слоники, а не солдаты!

— Я что-то сделал не так? Не надо было предварительно обсуждать с Генералом?.. — Ученый шпак Гриша, тряся копной нечесанных волос, робко переступил с ноги на ногу. Теперь у него уже был развязан другой шнурок и волочился по полу.

— Лейтенант запаса Белов, — ласковым голосом сказал я. — Будь мы сейчас на передовой, я бы вас с радостью пристрелил, интеллигент вы паршивый. Для вашей же, подчеркиваю, вашей пользы.

Дедок лет ста сидел на маленькой скамейке у самой стены и ловил кайф. Минут пять назад он, шамкая, выпросил у меня пару сигарет. Когда же я спускался обратно по лестнице, дедок уже высыпал табак из одной сигаретины на приготовленную серую бумажку и ловко сворачивал самокрутку.

Это бессмысленное занятие, похоже, доставляло старику непонятное удовольствие. Он жмурился на солнце и время от времени улыбался щербатым ртом.

— Дедушка, — проговорил я, — а где у вас жилец из третьей квартиры? Николай... — я сверился со списком. — Николай Долгополов... Уехал он куда-нибудь?

Старик не спеша послюнил краешек бумаги, заклеил самокрутку и стал чиркать спичкой. Я терпеливо ждал. Кроме как у старика спросить здесь было не у кого: замусоренный двор был безлюден.

Столетний курильщик в конце концов запалил папиросу собственного производства. Пахнуло табачным дымом напополам с горелой бумагой.

— Помер Колька, — ответил дед, наслаждаясь дымом. — Уж с месяц назад закопали на Солнцевском. Болел, болел и отмучился, царство ему небесное. Он и с войны-то еле-еле приполз на протезах, обгорелый весь, страшенный. Семеныч, говорил мне, ты хоть и старый, но меня, молодого, переживешь. Вот я и пережил... А ты его родственник, что ли, будешь? Или из собеса? Потому как ежели из собеса, то я к тебе сам имею вопрос про выплату пенсий в срок... про пенсии, значит...

Дед внезапно уронил голову и задремал. Я немного подождал, не проснется ли он вдруг, не скажет ли еще что-нибудь. Но старый только сопел и умиротворенно пускал слюни. Я оставил на скамейке рядом с ним полпачки «Московских крепких» и вышел со двора на улицу.

Еще один подозреваемый отпал. Отмучился.

Из стопки карточек, взятых у Вани в Комитете поддержки инвалидов, я прежде всего отобрал ветеранов афганской и последней кавказской кампаний — тех, кто получил сиротский подарочек от Фонда Кулиджа. Бывший военный снайпер Николай Долгополов шел в моем перечне под номером третьим. Проверка первых двух, танкистов Аблеухова и Бугаева, тоже оказалась безрезультатной: ни один не подходил на роль автора письма к Президенту. Всего за полтора часа работы число кандидатов в террористы сократилось у меня на треть. Благо почти половина подозреваемых из «Списка Лаптева» кучковались вдоль одной ветки метро.

Номер четвертый, морпех Евгений Ежков, проживал в двухподъездной девятиэтажке на Автозаводской, в квартире двадцать семь. Еще поднимаясь вверх на лифте, я слышал где-то над головой глухие крики, женские причитания, детский плач и веселый звон разбиваемого стекла. Трудно было не узнать все душераздирающие приметы рядового семейного скандала.

Дверь в двадцать седьмую квартиру была распахнута настежь. И не просто распахнута, а вообще висела сбоку на одной жалкой петле, грозя вот-вот упасть. Из дверного проема доносились громкие звуки — прямо на весь коридорчик. Слышимость в этой панельно-картонной московской хрущобе была изумительной, как в хорошем театральном зале. Только играли здесь не «Отелло» и даже не бессмертную пьесу «На дне», а всю ту же докучливую документальную драму с винным прологом и милицейским эпилогом. Сходство с театром дополняли любопытствующие соседские бабульки, которые сгрудились на галерке, возле самого выхода из лифта: все боялись вмешиваться и с интересом ждали развязки.

Меня галерка почему-то приняла за переодетого милиционера.

— Убивает, — доложила мне крючконосая бабка Яга в засаленном халате и резиновых ботах на босу ногу. — Уже почти убил. Нюшку, орет, стерву, счас с балкона скину, а обоих детишек, орет, бошками об угол... Телевизор раскокал, цветной, между прочим, импортный. Сервиз, вазу напольную... триста тысяч ваза, старыми деньгами...

Подтверждая последние слова, из квартиры донесся уже знакомый стеклянный звон, грохот и новые вопли. Судя по многоголосию криков, морпех Ежков никого из своих домочадцев пока не убил, ограничиваясь лишь порчей семейного имущества. Однако аппетит приходит во время беды.