— Мы с тобой сделали большое упущение, забыли про железнодорожный вокзал. Называемся городом, а вместо красивого вокзала — скособоченный барак. Ты уж, пожалуйста, посиди сегодня ночь, сделай проект вокзала, а утром прямо ко мне.

Пришлось объяснить, что проект вокзала дело серьезное, под силу проектному коллективу специализированного института.

Типикин имел трезвый практический ум и немалый жизненный опыт. Я часто советовался с ним. Однажды пришел с эскизом фонтана для Парка культуры и отдыха. Посередине бетонный чаши с водой и перекрещивающимися струями я изобразил стройную фигуру девушки с веслом. Но подумал, что такая скульптура не очень подходит для шахтерского города и сказал Типикину, что девушку можно заменить шахтером с отбойным молотком. Однако Николай Иванович возразил:

— Пусть хоть в парке шахтеры отдохнут от молотков.

Для вернувшегося на Родину из растерзанной, растоптанной войной Европы, наши земли (куда и близко не докатились бои) казались не менее истерзанными. Запустение и убогость большинства селений (процветание только на киноэкранах) оставляли гнетущее впечатление. Ведь барачный рабочий поселок далеко еще не концлагерь, и все равно видеть это мне было невыносимо. Хотелось хоть что-нибудь сделать: прибрать, исправить, построить. Я готов был денно и нощно к любому созидательному труду, но свободному — без угнетения, без постоянного насилия.

К исходу месяца основной архитектурный проект Парка культуры и отдыха был готов. Его одобрили и утвердили на заседании горисполкома.

На следующей день первый секретарь горкома партии товарищ Шиянов повез проект в Пермь, в областное Управление по делам строительства и архитектуры. А я вернулся в свой барак, чтобы уже с утра отправиться с бригадой на заготовку бревен. Месячный срок командировки закончился.

Но выйти на работу утром мне не пришлось. Было приказано явиться к начальнику строительной конторы Григорию Филимоновичу Пятигорцу.

В просторном кабинете сидел рослый красивый мужчина лет сорока с темным кудрявым чубом. Было в его облике что-то ухарское. Чем-то он напоминал не то Григория Мелехова из «Тихого Дона», не то предводителя шайки разбойников с берегов Витима или Ангары.

— Сядай, — широким жестом он указал на стул. — Ты что ж это, мил человек, ховаешь свий талант? Мени самому треба гарний художник! А вин, бач, с исполкомом якшается (исполкомом он явно пренебрегал). С сегодняшнего дня назначаю тебя художником. Будешь малевать транспаранты.

Меня поселили в бараке неподалеку от конторы. Отгородили закуток, притащили щиты, краски, кисти. Меньше всего я был расположен писать надоевшие всем призывы. К счастью, предложенные тексты были в основном по технике безопасности.

Шли дни. Исполком молчал, и я решил, что мой проект не удовлетворил областное начальство либо иссяк благоустроительный пыл городского руководства. Но однажды прибежал посыльный. Меня срочно вызывали в горком партии. В кабинете первого секретаря помимо хозяина и местного синклита власти я увидел, двух незнакомых людей. Меня представили им. Они в свою очередь назвались: начальник областного Управления по делам строительства и архитектуры Попцов и начальник инспекции Госархстройконтроля Ваганов. Мне сообщили об утверждении проекта Парка культуры и отдыха и о назначении меня исполняющим обязанности главного архитектора города Половинка с одновременным исполнением обязанностей начальника инспекции Госархстройконтроля и председателя постоянной Государственной комиссии по приемке строящихся зданий и сооружений (в исполкомовском штатном расписании я значился инспектором ГАСК).

Начальство благополучно укатило, оставив кучу всяких бланков и инструкций. И вот тут началось...

С копией приказа о назначении я отправился в стройконтору к Пятигорцу. Вручил бумагу секретарше Раечке. Ее тоненькие бровки взлетели вверх, а в глазах застыло удивление. Она прочла текст.

— Не уходите, я доложу Григорию Филимоновичу. Он сейчас у себя.

Пятигорец был деловым и решительным человеком. Порвал у меня на глазах приказ, бросил ею в корзинку, и тут же продиктовал секретарше свой приказ: назначить меня инженером его стройконторы. Потребовал, чтобы с завтрашнего дня я приступил к своим новым обязанностям.

Я понял, что возражения бесполезны и отправился в исполком к председателю. Тот успокоил меня, сказав, что все будет в «полном ажуре» — приказ о моем назначении утвержден облисполкомом, и Пятигорец уже ничего не сможет изменить.

Мне отвели кабинет, поставили телефон. На дверях кабинета появилась табличка с моей фамилией и указанием часов приема посетителей.

В связи с острой нехваткой жилья строительной конторе увеличили план строительства общежитий. Было разрешено индивидуальное строительство. Помимо выдачи разрешений я должен был контролировать правильность отвода участков, размещения домов относительно «красной линии» и соблюдения типового проекта. В связи с разбросанностью объектов и немалых расстояний мне выделили верховую лошадь.

Это была смирная и неторопливая кобыла, по кличке Клань-ка. Она предпочитала передвигаться шагом или медленной трусцой. Заставить ее скакать галопом было безнадежным делом. Однако и у этой смирной лошадки был свой норов или, как теперь говорят, своя индивидуальность. Она не выносила запаха спиртного, и подвыпившего седока немедленно сбрасывала. Отучить ее от этого свойства характера безуспешно пытался ее бывший владелец, заведующий горкомхозом, уволенный незадолго до моего прихода за взяточничество и пьянство. Вместе с лошадью ко мне перешли и его служебные обязанности. Разбирая его документацию, я обратил внимание на три заявления от одного человека с просьбой отвести место на его же приусадебном участке для строительства сарая. На первом заявлении стояла лаконичная резолюция: «Отвести не могем», — на втором заявлении, датированном месяц спустя, стояла такая же резолюция об отказе, а на третьем, той же рукой было написано: «Отвести». Как выяснилось позднее, разрешение на «отвод» было получено за пол-литра самогона.