Сначала я отнесся к Василию довольно сдержанно и даже с некоторым предубеждением, так как знал его приверженность к господствующей у нас идеологии. В ее порочности к тому времени я уже был уверен и как-то однажды сделал первый выпад:

— Я считаю, что сторонниками существующей у нас доктрины могут быть либо недалекие и подслеповатые люди, либо те, кто притворяется, преследует корыстные цели или просто боится за собственную шкуру...

Удивительно, но в ответ он не обрушил на меня оборонительно-наступательный залп, как я ожидал, а спокойно, с улыбкой сказал:

— Здесь все значительно сложнее.

Я уже слышал от других, что он прекрасно разбирается в политических теориях, имеет серьезные познания в философии и истории. У него было чему поучиться. А лагерь — это еще и академия: здесь все мало-мальски стоящие — учатся.

Мы сидели на крыше барака — давно облюбовали это местечко. Наступала весна, и пригревало скупое на тепло солнце. Здесь нам никто не мешал и вероятность подслушивания была наименьшей. Трудно описать весь круг тем, затрагиваемых нами в беседах на крыше барака: тут не то что пятьдесят восьмая статья со всеми своими пунктами и вторым сроком, могли покатиться с плеч наши буйные головы.

Рядом с Василием меня посещало прозрение. В споре с ним я набирался ума.

Там, на крыше барака, формировалась моя мировоззренческая позиция.

— Из всех высказанных тобой, самая сильная мысль та, — спокойно говорил Василий, — что Сталин сам спровоцировал нападение Гитлера на СССР. За такую новацию не то что НКВД, а почти весь советский народ сегодня тебе голову оторвет!

— Но я это знаю — я был свидетелем этого.

— Ну тогда держи мое возражение: война — это следствие, причина в том, что Сталин Гитлера к власти привел за ручку... И водрузил!

— Как это? — тут пришла очередь удивляться мне.

— А вот так... Еще в конце двадцатых Сталин повел смертельную борьбу с европейской социал-демократией — единственной реальной помехой гитлеровскому национал-социализму. И надо сказать, небезуспешно. Гитлер, еще недавно получивший на выборах всего пять процентов голосов, вдруг прыгает выше всех и становится канцлером Германии. Так кто его туда швырнул?.. Кто ему дорогу вымостил и расчистил?..

— Ничего себе, — еле проговорил я, — а еще стойкий марксист-ленинец!

— Но ведь не сталинист же?

— Но и не тут начало. Оно в самой идеологии марксизма-ленинизма — пришлось сказать мне ему. — Еще раньше пришел я к выводу, что в нормальном обществе не может быть равенства. Каждый человек — это неповторимая индивидуальность. Равенство приведет к деградации личности. Другое дело равенство возможностей, равенство всех перед законом.

Такой же абсурд: каждому по потребностям! Ведь именно вечная, естественная неудовлетворенность потребностей стимулирует стремление к совершенствованию и прогрессу. Удовлетворение потребностей возможно было бы только в обществе беспросветных примитивов, способных желать, мыслить или действовать только по указанию. Впрочем, сталинские и гитлеровские концлагеря заложили основу для осуществления на практике этих «светлых идеалов»...

Еще в школьном возрасте я замечал, как расходится, расползается все то, что в реальной жизни окружало нас.

Рядом с нашим домом проходила железнодорожная магистраль. На запасных путях часто останавливались товарные эшелоны. Их охраняли солдаты, вооруженные винтовками с примк-нутыми штыками. Нам, ребятишкам, было интересно взглянуть на «разбойников». Но к нашему удивлению в вагонах находились только женщины и дети. На вопрос: «Куда вас везут?» — отвечали:

— Не знаем, наверное, в Сибирь, куда же еще...

— А где ваши папы?

— Этого мы тоже не знаем. Может, и в живых уж нет...

— А за что вас?.. — Молчание... И голос из глубины вагона:

— Не хотели бесплатно работать в колхозе, умирать голодной смертью...

Это была реальная действительность в начале тридцатых годов в период насильственной коллективизации и голода.

А в школе учителя, пионервожатые, комсорги преподносили эту действительность совсем в другом виде...

Учительница на уроке диктовала условие задачи по арифметике:

— «Колхозник заработал столько-то трудодней и получил на них столько-то муки, мяса, круп...»

Я поднял руку и сказал, что в задаче все неправильно:

— Колхозники на трудодни ничего не получают... (Тогда в городах по карточкам ничего, кроме черного хлеба, не давали, а на селе люди пухли с голоду и мерли.)

Директор школы долго допытывался:

— Кто тебя научил? От кого ты это слышал?

— Никто меня не учил, это я сам знаю, — упорно повторял я. Вызывали отца. Он тоже был удивлен. В семье не вели таких разговоров.