— А ты уже здесь? — обернулась она к Мари, и даже привычное ухо дочери не различило недовольства, затаившегося в ее доброжелательном голосе. — Я думала, ты у Мозешей.

— Да вот, прибежала к тете Кизеле послушать, о чем старушки болтают, — ответила вместо Мари жиличка. — Я уж ей говорю, вы, Маришка, не такая, как другие молодые. Я вот смотрю, как вы тут все возле нас сидите, — да другая девушка уже сто раз сказала бы: друг дружке жалуйтесь, сколько хотите, а меня отпустите, у меня свои дела есть. Но Маришка не такая, она вот уже третий месяц к сестричке ходит, вместо того чтобы слушать, как сапоги скрипят под ее оконцем.

— Что ж, помогаем как можем, — откликнулась мать. — Правда, сейчас она уже вот как нужна в доме, по утрам-то я и дою сама, днем посуды набирается невпроворот, а ей, вишь, к Мозеш бежать приспичило. У меня ведь тоже поясница не резиновая, старуха уж, шестьдесят два стукнуло.

— Э-э, доченька ваша вот-вот и совсем из дому улетит, и ей, глядишь, скоро под венец идти, верно, голубка? — и с лукавым видом старой сводни она подмигнула Мари, которая побагровела до корней волос и в смущении опустила глаза под косым, испытующим взглядом матери.

— Тогда-то привыкнешь, вот и все, — закивала мать, быстренько притушив в глазах вспыхнувшее подозрение. — Я ведь не затем говорю, мне не жалко, что она сюда ходит, да еще бедной Жофике помогает хоть самую малость. Только Жофи, бедняжка, такая у нас особенная: ей не очень-то важно, кто возле нее.

— Не думайте так, — живо отозвалась Кизела. — Не затем говорю, чтобы хвалить себя, но если бы меня, да вот этого золотка, да сестры моей Панни здесь не было, бог знает, что она натворила бы. Жофи ведь только вид показывает, что никто ей не нужен, а едва я оставлю ее надолго одну, она уж и выглядывает, словно по делу. Но стоит заговорить с ней, и она уж опять королева, только что не скажет: «Оставьте, не докучайте мне!» Ну, да мне это не в обиду, я ведь вон как крепко сжилась с вами. Ах, господи, такая уж у нее натура.

— Да, сударыня, вы были добры к нашей Жофи, — произнесла Кураторша и странно оборвала фразу. Какое-то предчувствие шепнуло ей, что с благодарностями лучше повременить. И это «сжилась с вами» ей не понравилось. Конечно, Кизелу приходится величать «сударыней», потому что городская она, — а только муж ее был всего-навсего школьный служитель, слуга, значит! И сама-то не бог весть кто — дочь садовника, но муж… ведь слуга он слуга и есть, у кого б ни служил — у них ли или у школьного директора.

Кураторша немного помолчала, а пока молчала, ее опять начала мучить принятая на себя миссия. И она не удержалась, выложила:

— Вот, что вы на это скажете, кое-кто и жениться бы на ней не прочь.

— На Жофи? Да-да, вон и Панни говорила, ее один молодой человек все про Жофи расспрашивает. Жаль мне бедняжку: ведь как свеча тает.

— Этого Илуш присоветовала, — заметила мать Жофи, которая ни за что на свете не спросила бы, что за молодой человек с Пордан беседовал. — Человек он хороший, богатый, против ничего и не скажешь. Да только что она, Илуш, думает? У Жофи ведь это не так просто. Она состарится, а все о Шанике своем тосковать будет.

— Ах, боже мой, тоскуй не тоскуй, а жить как-то надо. Полегчает и ей когда-нибудь, только не так скоро. Уж я Панни корила: зачем ты ее накручиваешь! А сестра свое твердит: выдам Жофи замуж, и все тут. Да, конечно, как Жофика ни противится сейчас, все равно этим кончится. И пусть хоть исподволь про это думает. Я сама то и дело на что-нибудь этакое разговор навожу — пусть помнит по крайней мере, что на свете существует не только кладбище.

— Вот-вот, вы поговорите с ней, сударыня, вы ловки в таких делах. Да чужому-то оно и легче, чем матери. К чужому она как-никак прислушается, — оживилась мать, радуясь, что удалось переложить поручение на другого.

Кизела уловила оттенок облегчения на умильно заулыбавшемся лице гостьи и тотчас воспользовалась этим, чтоб ковать свое железо.

— Я говорю, говорю. Только того и желаю, чтоб настали для нашей Жофики светлые денечки. Я с ней, бедняжкой, как с дочерью… Правда, последние несколько дней мне было недосуг, каждый вечер все к почтмейстерше ходила — знаете, по делу своего сына — и в Фарнаде была у управляющего, ну а сейчас-то, слава богу, времени у меня опять побольше. Вот увидите, уж я развею тоску ее. — И она выжидательно поглядела на гостью: не поинтересуется ли она ее сыном.

Однако та как будто и не слышала про Фарнад и планы Имре. Кизеле ничего не оставалось, как выложить все самой:

— Выходила я все-таки для Имре местечко: с первого будет графским шофером. Можете представить, как я рада. Граф берет к себе только настоящих специалистов и с шофером обращается как с секретарем. Для толкового молодого человека такое место — истинная удача. Но бедный Имре мой того и заслуживает, уж такой он стал молодец в последнее время!

С минуту все молчали. Кизела со слащавой улыбкой вглядывалась гостье в лицо. Мари встала и, взяв кружку, пошла набрать воды из ведра. Ее мать старалась смотреть в сторону, чтобы над приставшей к лицу улыбкой не разглядели ее рассерженных глазок. Из кухни доносилось журчание воды, лившейся из ведра, за раскрытым окном кричала ласточка. Полагалось бы хоть что-то сказать Кизеле по поводу такой удачи — но что? К счастью, по камням галереи процокали туфли, и тут же стало слышно, как перед кухонной дверью опустили поклажу, потом что-то вроде палки стукнулось о стену, и дверь отворилась.