– Сара! – вновь закричал он, голова его металась по подушке.

Чтобы успокоить, я положила ладонь ему на грудь, и он проснулся, тяжело и часто дыша.

Он смотрел на меня лихорадочным взором человека, с трудом пробуждающегося от ночного кошмара. Печально, что я оказалась частью этого кошмара. На протяжении недель, проведенных в Лонг-Бранч, отец был добр со мной. «Как ты себя чувствуешь, Сара? Хорошо питаешься? У тебя усталый вид. Отложи Библию, иди погуляй». Его нежность поражала меня. И все же он оставался отчужденным, никогда не заговаривал о важных вещах.

Я положила ему на лоб влажную салфетку:

– …Отец, я знаю, эта поездка – испытание для вас, и выздоровление идет… идет медленно.

Он улыбнулся, не открывая глаз:

– Пора сказать правду. Никакого выздоровления нет.

– …Нельзя отчаиваться.

– Разве? – Кожа у него на щеках была тонкой и прозрачной, как вуаль. – Я приехал сюда умирать. Ты наверняка это знаешь.

– Нет! Разумеется, не знаю. – Я пришла в ужас. Казалось, сквозь внешнюю оболочку пробился дурной сон, пусть он исчезнет! – …Если вы думаете, что умираете, почему не настояли на возвращении домой?

– Это сложно понять, но последние несколько лет дом стал мне в тягость. Оказаться вдалеке, побыть с тобой в тишине и покое – большое облегчение. Я почувствовал, что здесь мне легче будет отстраниться от вещей, которые я знал и любил всю жизнь.

Я непроизвольно потянулась рукой к губам и почувствовала, как глаза мои наполняются слезами.

– Сара, дорогая моя девочка. Давай не будем лелеять напрасных надежд. Я не надеюсь поправиться, да и не хочу.

Теперь его лицо пылало. Я взяла его за руку, и постепенно он успокоился и задремал.

Проснулся отец в три часа дня. Только что подняли белый флаг – он развевался в раме окна на фоне прозрачного неба. Я поднесла к губам отца стакан с водой и помогла ему отпить.

– У нас бывали ссоры, правда? – произнес он.

Я знала, что последует дальше, и хотела оградить его от тяжелых разговоров. Оградить себя.

– Теперь они не имеют значения.

– Ты всегда отличалась сильным независимым умом, может, даже радикальным умом, и я порой бывал с тобой резок. Ты должна простить меня.

Трудно представить, чего стоили ему эти слова.

– Прощаю. И ты прости меня.

– За что, Сара? За то, что ты следовала велениям совести? Думаешь, мне не противно рабство, так же как и тебе? Или я не понимаю, что алчность помешала мне послушаться голоса совести? Плантация, дом, весь наш жизненный уклад зависели от рабов. – Лицо его исказилось, и он схватился за бок, а потом продолжил: – Или простить тебя за желание найти применение своему интеллекту? Ты умнее даже Томаса или Джона, но ты женщина – и это еще одна несправедливость, которую я был не в силах изменить.

– Отец, прошу вас. Я не в обиде, – сказала я, хотя и не вполне искренне.

На пляже смеялись.

– Иди прогуляйся и освежись, – предложил отец. Я отказалась, но он не уступал. – Как ты сможешь ухаживать за мной, если не заботишься о себе? Сделай это ради меня. Со мной все хорошо.

Я собиралась лишь побродить босиком по прибою. Сняла туфли и поставила их рядом с передвижной кабинкой для переодевания, которую вывезли на песок. В этот момент из кабинки, отодвинув парусину, выглянула приветливая Алтея, в купальном платье в красно-черную полоску с баской и пышными рукавами. Я пожалела, что Подарочек этого не видит.

– Как мило. Вы наконец поплаваете с нами? – спросила она.

– …О нет, у меня нет подходящего одеяния.

Внимательно всмотревшись в мое несчастное лицо, она объявила, что перехотела купаться и будет очень рада, если я надену ее платье и окунусь. После разговора с отцом я чувствовала себя страшно уязвимой. Хотелось побыть одной, но, взглянув на женщин, уцепившихся за канат и плещущихся в море, на поднимающиеся за ними зеленые водяные валы, нескончаемые и необузданные, я приняла предложение.

Она улыбнулась, когда я вышла из кабинки. У нее не было купальной шапочки, и я вынула из волос шпильки. Мои волосы пламенем затрепетали на ветру. Алтея сказала, что я похожа на русалку.

Я ухватилась за веревку и пошла в волны – туда, где стояли дамы. Вода подступала и отступала, плескалась у наших бедер. Сама не понимая, что делаю, я бросила веревку и устремилась вперед. Потом ринулась в бурлящую воду и легла на спину. Так удивительно было ощущать, что вода меня держит. Лежать на воде, в то время как наверху отец лежал на смертном одре.