Следующие два дня я думала только о нем – и днем, и даже во сне. Меня тянуло к нему сильнее, чем к Берку, и это пугало. Меня притягивали его суровая совестливость, откровенное квакерство, энергия его идей, энергия его самого. Он был женат, и этому я была рада, поскольку чувствовала себя защищенной.

На шестой день путешествия он подошел ко мне в столовой. Надвигался шторм, корабль несся на всех парусах, и пассажирам запретили выходить на верхнюю палубу.

– Можно сесть с вами? – спросил он.

– …Как вам угодно. – В моей груди разгоралось пламя, я почувствовала, что оно перекинулось на щеки и залило их румянцем. – …Ваши дети поправились? А жена? Она хорошо себя чувствует?

– Болезнь перекинулась на остальных детей, но благодаря Ребекке они выздоравливают. Мы и дня не обошлись бы без нее. Она… – Он вдруг осекся, но я продолжала выжидающе смотреть на него, и он закончил фразу: – Идеальная мать.

Без шляпы он выглядел моложе. Черные волосы его пышной шевелюры вились крупными локонами. Под глазами залегли тени от усталости, и я подумала, что он помогал жене ухаживать за детьми, но он вынул из жилета потрепанную книгу в кожаном переплете и сообщил, что долго читал ночью.

– Это «Дневник» Джона Вулмана, великого защитника нашей веры.

Разговор вновь обратился к квакерству, мистер Моррис стал зачитывать отрывки из книги, пытаясь просветить меня в отношении их веры.

– Все люди одинаково значимы, – сказал он. – Священниками у нас бывают женщины, так же как и мужчины.

– Женщины?

Я дотошно расспрашивала его об этой диковине, и он даже развеселился:

– Могу ли я предположить, что значимость женщины, как и отмена рабства, является частью вашей индивидуальной веры?

– …Я уже давно размышляю о своем призвании.

– Вы – исключительная женщина.

– Некоторые считают меня скорее радикальной, чем исключительной.

Он улыбнулся, и брови его поползли на лоб.

– Возможно ли, чтобы под личиной пресвитерианки скрывался квакер?

– Вовсе нет, – отмахнулась я.

Но позже, оставшись одна, засомневалась. Одно дело порицать рабство в душе, но женщины-пасторы!

В течение нескольких оставшихся дней плавания мы беседовали на продуваемой всеми ветрами верхней палубе, а также в столовой, где пахло вареным рисом и сигарами. Обсуждали не только квакеров, но и богословие, философию и пути освобождения от рабства. Он считал, что отмена рабства должна происходить постепенно. Я спорила, доказывая, что это нужно сделать немедленно. Он нашел во мне интеллектуального собеседника, и все же я до конца не понимала, почему он так приветлив со мной.

В последний вечер Израэль пригласил меня встретиться в столовой с его семьей. Его жена Ребекка держала на коленях младшего ребенка, хнычущего малыша не старше трех лет, розовое личико маячило около ее плеча. Она была из тех тонких, хрупких женщин, чье тело кажется сотканным из воздуха. Легкие, как солома, волосы были разделены посредине пробором и обрамляли лицо тонкими прядями.

Она похлопала ребенка по спине:

– Израэль очень хорошо о вас отзывался. Сказал, вы терпеливо выслушали его объяснения о вере. Надеюсь, он вас не утомил. Он бывает невыносимым. – И она заговорщицки мне улыбнулась.

Меня немного задело, что она оказалась такой хорошенькой и милой.

– …Что ж, он определенно очень основателен, – нашлась я.

В ответ зажурчал смех Ребекки. Я взглянула на Израэля. Он смотрел на жену с сияющей улыбкой.

– Если вернетесь на Север, обязательно погостите у нас, – сказала Ребекка, после чего повела детей в каюту.

Израэль задержался на минуту и достал «Дневник» Джона Вулмана:

– Возьмите, пожалуйста.

– Но это ваша книга. Я не могу ее принять.

– Мне будет очень приятно. По возвращении в Филадельфию я достану себе другой экземпляр. Прошу только: когда прочтете, напишите о своих впечатлениях.

Открыв книгу, он показал мне листок бумаги с его адресом.

В ту ночь, задув фитилек лампы, я лежала без сна и думала о книге, положенной в чемодан, и адресе, спрятанном в ней. «Когда прочтете, напишите мне». Подо мной колыхалась вода, неся наш корабль в раскачивающейся тьме в сторону Чарльстона.

Когда тебя собираются продать, первое, что говорят: «Иди почисти зубы». Так рассказывала Тетка. Она сообщила, что, выбирая раба на рынке, белые люди в первую очередь проверяют их зубы. Правда, после смерти господина Гримке никто из нас не думал о зубах. Нам казалось, жизнь будет идти по-старому.

Через два дня после возвращения Сары с Севера приехал адвокат для оглашения завещания. Все собрались в столовой – дети Гримке и рабы. Я удивилась: зачем госпоже понадобились рабы? Мы стояли по струнке в задней части комнаты, начиная чувствовать себя частью семьи.