– Ой, мамочка, какая же ты у меня раскрасавица! – восхищённо произнесла Рита.

Верка улыбнулась.

– Ну чего ты так рано вскочила? Ложись уж, поспи, – смилостивилась мать, – на улице ещё темно. Хлеб тебе оставляю, на завтрак съешь.

Рита схватила горбушку и с удовольствием юркнула обратно под одеяло.

Верка уложила рыжие локоны в пучок, надела тёплую мохеровую кофту, шерстяную юбку, вязаные рейтузы, голову повязала серым платком из козьей шерсти, надела валенки с резиновыми калошами. А завершил её наряд огромный, почти до колен, тулуп. Похожая на бесформенный сугроб, Верка тяжело вздохнула и пошла на улицу.

Рита проснулась, потёрла глаза и сладко потянулась. Солнце золотым лучиком пробилось сквозь щель в ситцевых занавесках. Девочка с интересом наблюдала, как внутри луча, будто крошечные рыбки в аквариуме, плавают пылинки. Она вскочила с постели, подбежала к лучу и, затаив дыхание, шагнула внутрь золотой полоски. Луч нарисовал на её ночнушке светлую дорожку, в которой ткань выглядела намного белее, а нарисованные цветочки стали ярче. Рита с интересом разглядывала чудесное превращение. Она стала медленно поворачиваться, желая, чтобы сказочный луч преобразил всю её застиранную ночнушку. Но лучик продолжал высвечивать лишь узкую полоску.

– Ах ты лентяй! – возмутилась Рита и погрозила лучу пальчиком. – Не хочешь трудиться? Не нравится тебе работать, да? А жрать-то небось захочешь? А-а-а, жрать-то, мля, все любят. Ишь, легушовское отродье, разлеглось, задницу свою лень оторвать! Вот пожалуюсь твоему солнцу, оно тебя враз к бабке Бронтозаврихе отправит! А бабка тебя съест! Ам! Ам! Ам!

Рита сделала страшное лицо, скрючила пальчики и стала изображать, как злая Бронтозавриха будет поедать луч. Но тут её взгляд остановился на будильнике. Уже двенадцать часов! Скоро придёт мать, а Рита даже не ходила ещё в парк за бутылками!

Девочка заметалась по комнате, стараясь как можно быстрее собраться и убежать из дома. Она натянула коричневые чулки и завязала их резинками, чтобы они не свалились. Потом она надела толстые с начёсом панталоны, шерстяные носки, байковое платье, пальто со свисающими из рукавов на длинной резинке варежками. Рита сунула ноги в валенки, схватила вязаную шапку, сетку-авоську и побежала, на ходу застёгивая пальто и завязывая ленточки шапки.

Февральский мороз больно защипал за щёки, а нахальный ветер, кружа в вальсе снежинки, норовил залететь под пальто или прошмыгнуть за ворот. Рита почувствовала, как мёрзнет шея.

«Ох, тудыть-растудыть, я же шарф забыла надеть! Но возвращаться нельзя. Я и так уже опоздала. Все бутылки наверняка алкаши уже разобрали. Мамочка меня прикончит! Или отдаст Бронтозаврихе, что намного хуже!»

Рита, подняв плечи и опустив голову, ссутулилась, чтобы было не так холодно. Да и руки она постаралась втянуть в рукава, которые стали ей давно уже слишком коротки.

Это пальто ей подарила тётя Райка в прошлом году на день рождения, когда Рите исполнилось четыре года. А за год девочка очень вытянулась, и вся прошлогодняя одежда стала ей мала.

– И куда только прёт? – ворчала Верка. – Одежды на неё не напасёшься! И так выше своих сверстников. Каланча какая-то нескладная растёт. Ноги как ходули, руки как две сопли мотыляются, головка маленькая, одни змеиные глазюки торчат да рот до ушей. И в кого такая страшная? Не понимаю!

Рита вставала на табуретку и, осматривая себя в зеркало, соглашалась с матерью. Действительно, руки и ноги были слишком тонкие и длинные. На их фоне тело и голова казались очень маленькими. А лицо совсем было не похоже на мамулино. У мамочки глаза были круглыми, небесно-голубыми, над ними возвышались дугой светлые брови, носик был слегка вздёрнутый, а рот был маленький, с пухлыми, чётко очерченными губами. Дядя Коля, последний папка, часто говорил, что у мамочки губки бантиком. Да-да, он так и говорил: «У Верки губки бантиком, а ж… крантиком».

У Риты же глаза были длинные, зелёные и влажные. Мамочка часто говорила, что такие глаза бывают только у змей и лягушек да ещё у злой ведьмы Бронтозаврихи. Рита очень стеснялась своих глаз, при разговоре со сверстниками старалась отводить взгляд или вообще опускала глаза, делая вид, что рассматривает пол. Да и брови у Риты были не красивыми светлыми тонкими дугами, как у мамочки, а прямыми чёрными стрелками, которые чуть приподнимались к вискам. Нос был узкий, прямой, без той очаровательной вздёрнутости, как у мамули. А про рот вообще говорить противно. Он был и не большой и не маленький, но слишком яркий, так что на худом личике он сильно выделялся и, казалось, занимал собой почти пол-лица. Верхняя губа, правда, была красиво очерчена, зато нижняя – слишком пухлая. Даже волосы были хоть и рыжие, но не такого светлого тона, как у мамы, а почти красные. Рита тяжело вздыхала.

«Ну почему я такая страшная? Почему я совсем на мамочку не похожа? За это она меня и не любит. Вот была бы я, как она, раскрасавицей, она бы меня и любила, и целовала, и за космы не таскала. А так, понятное дело, на такую лягушку, как я, и смотреть-то противно. А если поцеловать, так вообще блевануть можно!»

Яркий солнечный свет слепил глаза. Рита сощурилась и поглядела на снег. Он заискрился всеми цветами радуги.

«Ох, тудыть, как же красиво! Просто расчудесно!!! А, я поняла! Это не снег. Это сказочная скатерть-самобранка! Надо только волшебные слова узнать, тогда эта скатерть заработает. Скажешь, например: «Крибле, крабле, ёшь твою, грабли». Бамс! И на снегу штук сто пустых бутылок появится!!! А без волшебных слов, фигушки, это будет обыкновенный снег. Вон как хрумкает, когда по нему идёшь. Смеётся надо мной: «Хрум-хрум, хрум-хрум. Не узнаешь! Не узнаешь! Никогда не узнаешь мои волшебные слова!» Вот ведь, паразит, тудыть его через колено! Ух, легушовское отродье!»