Этот человек сделал столько операций, сколько, наверное, спортсменов в стране. Через руки Сельцовского прошли все хоккейные звезды от Валерия Харламова до Сергея Макарова. Я не знаю лучшего хирурга, особенно когда ломаются плечи, колени. Андрей Петрович — хирург, как говорят, от Бога, он работал в клинике имени Бурденко — истинный специалист и настоящий практик…

Андрей Петрович меня осмотрел: «Похоже, мениск». Я: «Не может быть, у меня никогда с ним проблем не было». На следующий день на тренировку я не вышел, но немного потренировался перед матчем с финнами. Пропустить я его никак не мог, я впервые выступал за сборную России. А туз’ матч, пусть тренировочный, но в Москве. К тому же во Дворце ЦСКА. Я в новом Дворце никогда не катался, не 10 чтобы играл. И кто знает, может, это мой последний шанс сыграть за сборную страны.

Наверно, все же не стоило выходить на лед, решение играть было чистым мальчишеством, но я не мог себе отказать сразу в двух таких удовольствиях. После первой половины матча мне стало тяжело кататься, я сел на скамейку. А тут Сережа Гончар получает травму: шайба попадает ему в голову. Остается пять защитников, пришлось выйти и доиграть матч. Но вечером колено страшно раздулось. Проехал с командой всю Европу, но ни в Швеции, ни в Германии играть не мог. Утром на тренировке катаюсь нормально, вечером колено раздувается опять. Полечусь: лед, компрессы, снова чувствую себя нормально.

Из Европы сборная России полетела прямо в Детройт, но перед полетом я сказал тренеру Джону Уортону, мол, так и так, что-то с коленом. У нас тренером называется специалист по виду спорта, а здесь — человек, который следит за физическим состоянием игроков. Тренер занимается и физиотерапией, и определяет, какому специалисту надо показать травмированного игрока. Джон был в поездке вместе с нами. Он меня предупредил: прилетаем в Детройт, сразу идем к доктору, будем решать, что делать.

Когда летели через океан, колено так раздулось, что начало распирать джинсы. Не знаю, зависело ли это от высоты или просто от того, что я все время сидел. Нас разместили в хвосте самолета, расстояние между сиденьями маленькое, колени согнуты. Прилетели вечером в Детройт, а на следующий день, утром, мне сделали все полагающиеся процедуры и сообщили, что мениск уже отвалился, нужна операция. Я спросил: а в Кубке мира смогу сыграть? Доктора разрешили, но сказали, как только закончится турне — сразу на операцию.

С этим диагнозом иду к генеральному менеджеру «Детройта». Он все уже, конечно, знал, но меня успокоил, что никаких проблем с контрактом не будет, он готов его подписать, хотя руководство и хозяин знают, что я должен буду пропустить начало регулярного сезона. В тот же день я подписал контракт с «Детройтом» еще на один год. Потом прошел мучительную процедуру: врачи откачали мне жидкость из колена, чтобы я мог играть на Кубке. Менеджер хотел, чтобы мне сразу сделали операцию. Я ему объяснил, как для меня важно, чтобы команда России выиграла, может быть, это мой последний турнир за родную страну. Менеджер ответил, поступай, как считаешь нужным.

В Детройте мы играли товарищеский матч с американцами, я его пропустил, потом встречались с канадцами, я опять не играл. Но на первый матч турнира вышел — против канадцев в Ванкувере. Потом провел и игру со словаками. Бесславно закончился для сборной России Кубок мира в Оттаве. Я вернулся в Детройт, пришел в клуб, мне сказали, отдохни дня три-четыре, операцию тебе назначили на понедельник в 9 утра. Я пошутил: «Понедельник — день тяжелый». А мне в ответ серьезно: «Наши доктора и в понедельник в хорошем состоянии, так что вы не волнуйтесь».

Я приехал в госпиталь на операцию на своей машине. Врачи говорят: «Почему вы без сопровождающего? Мы вас к концу дня отпустим домой, но вы сами не должны вести машину. И операцию вам делать не будем, потому что вы нас обманете и уедете сами после общего наркоза». Общий наркоз нужен потому, что операция тонкая, и я не должен даже шевельнуться во время ее проведения.

Я рассказал врачам, что, когда сломал ногу в Москве (а у нас нет двухпедальных машин, только трехпедальные), я ездил по Москве на «Жигулях» — и ничего. «Как же ты ездил?» — «А как, очень просто — левая нога на тормозе и газе, а правая лежит рядом на сиденье вместе с правым костылем. Зато другим, левым, я выжимал сцепление. Так и ездил целый месяц». Но американских врачей мой рассказ не убедил. Пришлось позвонить Константинову: «Вова, тебе придется дать слово, что ты приедешь меня забрать из госпиталя». А вся эта история началась с того, что мы с хирургом одновременно подъехали утром к больнице.

Вова сам как раз восстанавливался после операции: он порвал ахилл и начал рассуждать, что нам потом вдвоем будет легче восстанавливаться: у него левая нога не действует, у меня — правая. Как будто, если бы обе правые не действовали, было бы труднее. Я ему кое-что по-русски на это ответил. Наконец доктор подходит: «Где у тебя ключи от машины? Я их хочу забрать на всякий случай, чтобы ты не убежал».

Вечером Константинов заехал за мной, а через два или три дня я начал уже наступать на больную ногу, но ходил еще на костылях. Хозяин команды пригласил нас к себе домой на прием по случаю выборов какого-то окружного судьи. Команда уже вкатилась в предсезонные игры, и мы с Вовой, одноногие и травмированные, одни пришли на этот благотворительный ужин. Может, Константинов именно это и имел в виду, когда говорил, что вдвоем будет легче? Хозяин доволен, он еще не знал, что после операции я могу ходить. Через десять дней я уже катался потихоньку, набирался сил. Сезон уже начался, и мы с Вовой действительно тренировались вдвоем. Константинов опережал свой восстановительный график где-то на полтора месяца, Володя вообще уникальный парень, настоящий хоккейный боец. Казалось бы, отдыхай после такого трудного сезона (Константинов был признан самым полезным игроком команды), вкатывайся не торопясь, нет, он рвался на лед и, действительно, на полтора месяца раньше начал играть, и играл очень здорово с первого же дня. Такой он правильный человек. Я на прощание ему сказал: «Вова, ты меня бросил одного, теперь за меня возьмутся и будут гонять как Сидорову козу». Но я тоже пришел в себя довольно быстро, и недели через три после начала чемпионата тоже начал играть.

Как и следовало ожидать, после двух срывов в последний момент розыгрыша Кубка Стэнли что-то должно было произойти. «Детройт Ред Уингз» была уже достаточно возрастной командой, и все понимали, что в нее обязана влиться молодая кровь. Началась серия обменов, сначала Кит Примо сказал, что он не хочет больше играть за «Ред Уингз», потому что не видит себя на месте четвертого центрального. Первые места занимали Стив Айзерман, Сергей Федоров и Игорь Ларионов. Примо считал себя потенциально намного сильнее и достойным лучшей доли, поэтому попросил, чтобы его поменяли. Примо уже не появился на кемпе «Детройта». Сразу после начала сезона пошли разговоры, что и Пола Коффи поменяют, а тем временем Дино Сисарелли отдали в «Тампу» — за третий драфтпик, тем самым освобождая место для молодежи. И действительно, дней через десять после начала чемпионата знаменитого Пола Коффи вместе с Примо отдали в «Харфорд» за Брейдена Шенехена и первый раунд в драфтпике 1997 года, а еще одного защитника отправили в майнер-лигу. Это уже называется серьезными изменениями. Ушли еще два защитника: Майк Рамзей закончил спортивную карьеру, он был одним из тех, кто обыграл советскую сборную в 80-м на Олимпийских играх в Лейк-Плэсиде, и надо же, спустя пятнадцать лет мы оказались с ним в одной команде. Итак, Майк закончил, и подписал контракт с «Сент-Луисом» опытный защитник Марк Берджевин. Сезон 1996–97 годов команда начала всего с двумя защитниками — Ником Лидстромом и Бобом Россом, а с ними четыре новичка, которые первый год играли в Лиге. Константинов и я приходили в себя после травм. Естественно, для «Детройта» настали трудные времена.