— А где же цветы? Для сюрприза нужны цветы! Ты разве не знал? — Серена весело рассмеялась. — Шучу я, шучу. Не делай такое лицо. Проходи!

Она повела его по ступенькам наверх, продолжая шутить и тараторить без умолку. Потом открыла дверь квартиры:

— Грета, к тебе… Ой, прости, я даже не спросила, как тебя зовут.

— Ансельмо.

Серена громко произнесла его имя и повторила имя своей дочери. Ей никто не ответил.

— Странно, ее нет.

Она постучала в дверь Гретиной комнаты, потом робко открыла ее. Велосипед стоял у батареи.

— Здесь что-то не так, — сказала Серена, разговаривая сама с собой.

Ансельмо тихо подошел ближе:

— Мне кажется, Грета ушла.

— Что? Куда?

— Не знаю, — он пытался придать своему голосу спокойную естественность, — но я уверен, что это из-за письма.

— Какого письма?

— Письма, которое я нашел на улице. На конверте был ваш адрес и имя Греты.

Серена изменилась в лице. Она все еще улыбалась, но улыбка была нервной и неуверенной.

— Точнее, не нашел, мне дал его старик, который живет здесь недалеко. В хижине на лугу за этим домом.

— Кто?! Какой старик?

— Кажется, его зовут Таццина.

— А почему у него было письмо для Греты?

— Я не знаю, может, его почтальон потерял… Не знаю.

Серена поднесла руки к губам и широко раскрыла глаза. Улыбка исчезла. Ее сменила горькая морщина на лбу.

— Подожди меня здесь.

Она бросилась в свою комнату и закрыла за собой дверь. Сунула руку за раму. Писем не было. Грета нашла их. Серена вышла из комнаты и накинулась на Ансельмо:

— Почему ты не отдал это письмо мне?!

— Но там было имя вашей дочери, — попытался объяснить он.

Бесполезно. Серена потеряла над собой контроль:

— Что ты себе позволяешь?! Как ты смеешь?! Ты ничего не понимаешь, ты не можешь понять… это наши семейные дела…

— Простите, я не знал.

— Не знал он! Конечно, ты не знал! Что ты можешь знать?! Ты даже не представляешь, что ты наделал!

— Нет, не представляю. Но если вы объясните, что произошло, я пойму и смогу вам помочь.

— Не сможешь.

— А я думаю, смогу…

— Слушай, иди домой, — прервала его Серена. — Нет, правда. Так будет лучше для вас обоих.

Так не будет лучше ни для кого. Он должен стоять на своем.

— Греты сегодня не было в школе, она не берет трубку со вчерашнего вечера, я переживаю за нее.

— А я не переживаю, по-твоему? — снова набросилась на него Серена.

Ансельмо увидел ее полные слез глаза и понял, что она сейчас чувствует.

— Я знаю Грету, я знаю, она сложный человек. Вам, наверное, было очень трудно растить ее одной. Но теперь вы не одна. Я здесь. И я никуда не уйду.

Серена открыла рот, снова собираясь протестовать, но передумала. Она тихо всхлипнула. Потом проглотила слезы и обвинения и сделала глубокий вдох:

— Ты знаешь, кто написал это письмо?

— Нет.

— Ее отец.

Ансельмо почувствовал пустоту в грудной клетке, и ему показалось, что он сейчас задохнется.

— Она ушла к нему.

— Это невозможно. То есть я хочу сказать, Маурицио живет в Неаполе.

— Значит, она поехала в Неаполь. Села на поезд и поехала в Неаполь.

Серена снова заглянула в Гретину комнату. Увидела велосипед дочери и поняла, что Ансельмо прав.

— Какая глупость! Правда, это очень глупо. Она об этом пожалеет, — подытожила Серена.

Ансельмо ее больше не слушал. Он слушал свой ветер.

— Я поеду за ней.

Все! Кажется, я закончила.

Эмма сняла грязные перчатки и с легким чувством бросила их в мусорную корзину. Следуя указаниям Гвидо, она наконец привела в порядок свой голландский велосипед. Мастер склонился над рамой и внимательно изучил ее работу.

— Да, ты закончила, — подтвердил он с улыбкой. — Потом повернулся к Эмме: — Ты довольна?

— Мне доводилось делать и более приятные вещи, — пошутила рыжая.

Гвидо не ответил, продолжая улыбаться.

— Можно мне на нем прокатиться?

— Не можно, а нужно.

Эмма села на велосипед и проехала пару метров по мастерской.

— Не здесь, на улице! — подбодрил Шагалыч.

Эмма повернула к выходу. Ее проводили радостные взгляды друзей. Она доехала до конца бульвара, забрала вправо, сделала еще пару метров и резко затормозила. Отлично. Тормоза сработали безотказно. Она бы никогда не призналась в этом, тем более при Гвидо, но мысль о том, что она отреставрировала этот велосипед собственными руками, наполняла ее незнакомым прежде чувством удовлетворения. Она была не просто довольна. Это новое чувство было намного более глубоким.