Шрифт:
— Эй, Василе, это мой двоюродный брат Панаит приехал?
— Приехала только барыня, — пояснил извозчик. «Конечно, — сказал себе Стэникэ, — хорошо, когда дети пролезли в верхи».
Панаит был директором одного из больших сахарных заводов и сенатором при консервативном правительстве. Стэникэ поднялся по лестнице на застекленную галерею, открыл дверь и очутился в небольшом зале, где стоял густой запах гороха и жареного кофе. Он тихо постучался в огромную дверь, покрашенную так давно, что краска на ней вздулась пузырями и полопалась, и вошел. То. что он увидел, не было для него неожиданностью: комната, казавшаяся в высоту больше, чем в ширину, была полна народу. Сначала Стэникэ подошел к креслу с очень высокой спинкой, в котором сидела старуха с квадратным лицом и острым, словно приставленным к нему, треугольником подбородка. На голове у нее был ночной чепец, разукрашенный лентами. Бельмо на глазу заставляло ее глядеть как бы искоса. Она все время улыбалась.
— Целую ручку, тетушка, — громко проговорил Стэникэ, чмокая руку старухи, — желаю всего наилучшего, чтобы тебе пережить и похоронить всех нас.
— Нет уж, избави боже! А что это так пахнет свежим хлебом? Словно бы печь открыли.
— Ну чем же еще может пахнуть? — смеясь, произнес Стэникэ.—Я принес тебе традиционные баранки. Что может принести такой бедняк, как я, опустившийся до баранок! А вот и орехи.
Старуха обрадовалась, взяла баранки и принялась их грызть.
— А ну посмотрим, кто тут еще есть? — продолжал Стэникэ, поднимая голову.
На старинной высокой и широкой кровати без спинок, наподобие деревенских постелей, заваленной валиками и подушками, сидели, тесно прижавшись друг к другу, пять девушек разного возраста, от пятнадцати до двадцати лет. По их нарядным, даже роскошным платьям и по цветущим лицам было видно, что они ведут беззаботную жизнь. Это были внучки Агриппины, дочери ее детей, людей очень богатых, нанимавших для своих чад гувернанток. Но они не стыдились являться к Агриппине. Впрочем, родители даже обязывали их хотя бы раз в год наносить ей визит. Девушки пересмеивались и грызли горох, перемешанный с орехами, доставая его из какого-то сосуда, похожего на тяжелый медный кубок.
— Как поживаешь, Лили? Как дела, Лючия? Что поделываешь, Лика? — фамильярно заговорил самодовольный Стэникэ, помахивая им рукой.
— Хорошо, дядюшка, что-то ты к нам не заходишь.
— Некогда, дорогая, — нахмурился Стэникэ, — жизнь моя сейчас проходит свою решающую стадию. Или — или…
— Ты все время переживаешь решающие стадии. Таков уж ты есть, говорун. С той поры как женился, пропадаешь неведомо где у своей тещи. Приходи, Костика устроит тебя на фабрику.
— В моем возрасте, дорогая, мне не пристало быть слугой! Может быть, бог даст, произойдет наконец решающее событие.
Все это Стэникэ говорил моложавой, но уже полнеющей даме, одетой в дорогое платье, что, впрочем, нисколько не смущало нашего адвоката. Дама же, наоборот, умолкла чтобы не расстраивать его. Было ясно, что Стэникэ пользовался уважением среди родственников. Запах гороха перебивал сильный аромат духов.
— От кого это так пахнет духами? От тебя? — обратился он к богатой даме, доводившейся ему двоюродной сестрой. — Чем ты душишься?
— Посмотри! — и дама вынула из сумочки флакон напоминавший по форме кристалл.
— А ну, дай-ка сюда! — приказал Стэникэ и, взял флакон, вылил все духи на себя.
— Стэникэ! — завизжала дама. — Ты с ума сошел! Ими только чуть-чуть душатся.
Но Стэникэ захотелось хоть раз подушиться вволю дорогими духами.
— Что ты волнуешься, — иронически проговорил он, — ведь вы деньги на ветер бросаете. Когда мне повезет я в шампанском буду купаться. Дай мне немножко денег, а то последние ресурсы я истратил на баранки тетке Агриппине.
Довольная Агриппина слушала этот разговор и грызла баранки.
— Сколько тебе дать, Стэникэ? — спросила кузина.
— Да что ты мне можешь дать? Это я так сказал. Как будто у тебя есть деньги! Твой муж держит тебя в ежовых рукавицах. Дай я посмотрю в сумочке.
Взяв сумочку, Стэникэ заглянул в нее, с восхищением покачал головой, вынул несколько монет, которые сунул себе в карман, и вернул сумочку двоюродной сестре, заявив:
— А ведь правду сказала — есть деньги!
На стуле возле выходившего во двор окна, проем которого обнаруживал необыкновенную толщину стен, сидел прекрасно одетый господин с жемчужной булавкой в галстуке. Он был несколько старше Стэникэ и чем-то напоминал Паскалопола, хотя ему и недоставало утонченности последнего. Это был владелец мельницы, миллионер и сенатор. Стэникэ, увидав его, помахал рукой и весьма развязно спросил:
— Как делишки, Тоадер?
Тот, к кому было адресовано это обращение, не рассердился и ответил очень просто:
— Ничего, Стэникэ. А у тебя как?
Стэникэ махнул рукой, давая понять, что дела его плохи, и принялся рассматривать остальных гостей, находившихся в комнате, приветствуя всех жестами, но не удостаивая словом.
— Послушай, тетушка Агриппина, — заговорил Стэникэ, оглядывая комнату, — ты до сих пор не можешь освободиться от своего хлама?
Разрисованная большими темно-зелеными облупившимися цветами, огромная комната казалась пустой. На окне стояло несколько горшков с фуксиями, подвязанными к лесенкам, сделанным из лучинок. Большая часть восточной стены была заполнена иконами всех размеров, перед которыми на проволоке, прикрепленной к потолку, были подвешены три большие церковные лампады. На стене над кроватью висели две огромные рамы, в которые было заключено множество фотографий-«визиток» коричневатого цвета, снятых в большинстве случаев у Вабера и Герстла. Выстроившись ровными рядами, словно на параде, здесь были представлены все члены обширного рода. Стэникэ, наклонившись над постелью, и опираясь руками на плечи девушек, стал внимательно рассматривать фотографии, пока не нашел того, что искал.