Я умею рисовать трактор!

Аннотация
Рассказ о поездке второклассника Саньки Новикова в деревню.

Дождь. Капает и капает в длинные рябые лужи вот уже целую неделю. Санька сел на табуретку возле окна и, стараясь прогнать дрёму, принялся разглядывать дома и деревья на другой стороне улицы. — Подумать только, — сказала мама, кутаясь в пуховый платок, — с самого приезда ни одного сухого дня. Как нарочно. За деревянной перегородкой, в комнате хозяйки, послышались тяжёлые шаги и раздался низкий голос тёти Паши: — Не беда! Зато с урожаем будем. Дождик скоро уйдёт. Ванька-мокрый плачет. Мои цветы точнее барометра. Санька с любопытством осмотрел пышный куст в деревянной кадке. На макушке куста цвели красные цветочки, а на ворсинках, усеявших ствол, висели еле заметные капельки воды. — Тётя Паша, а почему он плачет? — Влагой запасается на сухой день. — Саня, отойди от окна, — сказала мама, — и надень, пожалуйста, курточку. От окна дует. Учти, здесь не город, где аптека на каждом углу и врача можно вызвать по телефону. — Разве здесь нет врачей? А если человек заболеет? — И чего ты, девушка, панику наводишь, — сказала тётя Паша за перегородкой, — и медсестра есть, и лекарства, какие надо… — Да, да, — сказала мама, — всё-таки, Саня, отойди от окна. Санька вздохнул. Лучше бы мама отправила его, как в прошлом году, в пионерский лагерь. Так нет… Всю зиму твердила, что уедет на лето в самую-рассамую глушь, подальше от асфальта, телефонов и трамваев. Конечно, маме нужно отдохнуть… Обидно, что отца задержали на заводе. С отцом-то нигде не скучно. Санька провёл по стеклу пальцем и взглянул на небо. Серые, как старая вата, тучи уселись на верхушки сосен и, наверное, до конца лета собрались висеть над посёлком. Даже петухи здесь по утрам не кричат, а булькают, будто им дождём залило горло. Санька отошёл от окна, постоял возле стола, полистал нехотя старый «Огонёк», потом подошёл к буфету и принялся разглядывать цветные открытки за стеклом. — Что ты бродишь, как неприкаянный? — спросила мама. Она сидела на кровати, подобрав ноги, и читала книгу. — А что делать? — грустно спросил Санька. — Отдыхать. Разве в городе бывает такая сказочная тишина? А воздух? Витамин «C»! Мне кажется, что за эту неделю ты уже успел поправиться. Во всяком случае — посвежел. Санька подошёл к дивану и лёг. Даже не лёг, а опал, как сухой лист, на мягкие подушки. Если бы мама знала, как он устал так отдыхать! Санька ещё долго лежал, уткнувшись носом в спинку дивана, и думал свои невесёлые думы. Пока не заснул. А ночью поднялся ветер. Гнул деревья, хлестал ветками по мокрым окнам и живо прогнал ленивые тяжёлые тучи за высокий лес. Наутро, открыв глаза, Санька изумлённо уставился на дощатый потолок. Ветер гулял по комнате, шевелил прозрачные занавески, и по потолку золотыми волнами ходила солнечная рябь, переливалась медовым светом. Точно сказочное море. А под волнами летал шмель, похожий на полосатый самолёт, и гудел. Ух ты-ы! Всё вокруг залито жарким солнцем. Высоко-высоко в синем небе вьются птицы. Их крылья мелко-мелко трепещут, будто птицы стригут воздух. И куда ни глянь — ни тучки, ни облачка. Санька лёг на горячий подоконник голым животом и закричал: — Ого-го-го-го-о-о-о! Можно пойти с мамой в лес и насобирать целую кучу грибов! А ещё лучше на речку… Куда захотят — туда и пойдут! Ура-а-а! И вдруг увидел, что мамина кровать накрыта пледом. На вешалке нет маминого плаща. И резиновых сапог. И нарядной корзины для грибов. А на столе, возле синего эмалированного бидона, лежал лист бумаги, исписанный красным карандашом. «Сына, — прочитал Санька, — съешь котлету в тарелке и кашу в кастрюльке — в сенцах на верхней полке. Сходи к Дарье Ивановне за молоком. Не забудь взять бидон. Мы с Пашей ушли в лес за грибами. Скоро придём. И вымой за собой посуду. Будь умницей. Твоя мама». Ушли за грибами… Как же так? Сама говорила — будем ходить и в лес, и на речку… Вместе! Санька упал ничком на диван и, забыв о том, что он перешёл уже во второй класс и должен, как все мужчины на свете, уметь сдерживать свои чувства, заревел, как маленький. Во весь голос. А за окном по-прежнему лучилось солнце и сияло небо. От реки слышались крики ребят. Под окном на грядках квохтали куры. Санька заткнул уши пальцами и зарылся носом в подушки. Несчастный, обманутый, брошенный всеми человек. А когда человек один, горе становится ещё горше. Ничто в целом мире не смогло бы сейчас утешить Саньку. Так ему было плохо. Возле дома на дороге что-то затарахтело. Санька поднял голову, прислушался, хотел было зареветь снова, но передумал и выглянул в окно. Зелёный красавец трактор неторопливо двигался по улице, шлёпая колёсами по лужам. Тракторист в голубой майке и чёрных очках восседал, как король под балдахином, на одноногом сиденье, положив загорелые руки на красный руль. Санька даже слёзы забыл вытереть. Много раз он летал с родителями на юг самолётом. Ездил на такси, в автобусах, трамваях и метро. Два раза на поливалке и один раз даже на «Скорой помощи». А на тракторе — ни разу… — Дяденька! — позвал Санька. — Покатайте меня, пожалуйста! Тракторист обернулся, снял очки, и Санька увидел, что никакой это не дяденька, а самый обыкновенный старшеклассник. У них в школе таких «дяденек» полным-полно в девятом и десятом классах. — Трактор не лодка. На нём работают, а не катаются. Санька обиделся. — Подумаешь какой! Я сюда отдыхать приехал, а не работать! Ничего себе денёк выдался! Сначала мама, а теперь ещё этот… Залез на свой трактор и воображает, что он главнее всех. Ну и пусть. Не так уж и трудно научиться ездить на тракторе. Интересно, сколько сейчас времени? Может, на речку сбегать? Там сейчас хорошо. Но… он же обещал маме, что один к речке не подойдёт. Как же быть? И тут Санька вспомнил, что должен сходить к Дарье Ивановне за молоком. Санька ещё ни разу у неё не был, но мама говорила, что Дарья Ивановна живёт в самом крайнем доме над рекой. Санька схватил бидон и помчался по тропинке, вдоль заборов. Трава по бокам тропинки густая, мягкая. По такой траве хорошо бегать босиком. Санька снял сандалии. Эге-ге-ге! Саньке и крапива нипочём! Вот мы её сейчас голыми пятками! И тут же по ногам будто огонь прошёл. Ничего себе — травка! Просто злюка невозможная. Надо повырывать её с корнем, чтоб не кусала людей. Санька обернул лопухами руки и принялся выдирать крапиву. — Ты зачем крапиву губишь? Санька поднял голову. Перед ним стояла маленькая старушка в белом платке. В руке старушка держала круглую корзину с травой. — Потому что она вредная, — сказал Санька, — какой от неё толк? Старушка подобрала сорванную крапиву и сказала загадочно: — Толк-то есть, да не втолкан весь. Крапива — трава нужная. Облегчение от болезней даёт. Животом ли кто мучается, или кровь остановить. — А чего она кусается, если такая полезная? — «Кусается», — незлобиво передразнила его старушка. — Так оно в жизни повелось: горькое человека лечит, сладкое калечит. Санька удивился. Такого он ещё не слыхал. — Как это — сладкое калечит? И сахар, и конфеты?! — Когда без края. — Без какого края? — Без ума. Если хорошее без ума потреблять, оно враз плохим обернётся. Так-то, внучек. Ты за молоком к Дарье бежишь? Ну, беги, беги. И не губи живое без мысли. Загубить и дурень сумеет, а вот на пользу людям обернуть природное — голова человеку дана. И засеменила по тропинке. «Не губи живое без мысли, — подумал Санька словами старушки. — Странная какая… Откуда же мне было знать, что эта злая трава такая полезная? И говорит не так, как все. Так в старинных сказках говорят старики…» Вот и крайний дом над рекой. Дарья Ивановна стояла возле калитки и хмуро смотрела на реку. Там, под обрывом, плескалась ребятня. — Ты где запропал? — спросила она. — Гляди, Володе скажу, он тебе даст порядок рушить. Ребёнок обкричался, а его нету! — Какому Володе? Кого нету? — удивился Санька. Дарья Ивановна не ответила. Ухватила Саньку за руку, поволокла через двор к веранде, откуда слышался плач. — Поменяй пелёнки, накорми кашей… — на ходу говорила она, — и чего Володимер мальцов присылает по такому делу? Девчонки-то сноровистей. Санька упёрся ногами в нижнюю ступеньку крыльца и дёрнул руку: — Пустите! Я за молоком! Моя мама… мы отдыхаем, а вы… — Постой, постой, — удивлённо сказала Дарья Ивановна, — а ты разве не из пионеров будешь? — Я из Ленинграда, а вы хватаете! Дарья Ивановна отпустила Саньку и забормотала: — И то гляжу, вроде не наш. На Фёдорова Стёпку смахивает, да у Стёпки волос посветлее будет… И повязки нету. А где наши, дежурные-то? Прямо беда… Солнце к обеду клонится… Санька заправил рубашку в шорты и сказал холодным маминым голосом: — Дарья Ивановна, будьте любезны, дайте нам два литра молока. В это время во двор влетели девчонка и мальчишка с красными повязками на рукавах. — Тёть Даш, — запищала девчонка, — мы задержались, мы сейчас! А Вера на ферме? — Где ж ей быть-то? — Ты кто? — строго спросил мальчишка у Саньки. — Почему ребёнок плачет, раз ты здесь? — Откуда я знаю, почему он орёт? Мне-то что? Девчонка стремительно повернулась к Саньке и уставилась на него круглыми, как у курицы, тёмно-синими глазами. — Я сюда отдыхать, между прочим, приехал. Из Ленинграда, — сказал Санька, уверенный, что уж теперь-то завяжется, наконец, знакомство. Но ребята сразу потеряли к Саньке интерес и убежали в дом. Младенец тотчас замолк. Будто только их и ждал. — Бери молоко, — позвала Дарья Ивановна, — некогда мне тут с тобой разговоры разговаривать. В огороде делов пропасть. Скажи мамке, если надо творогу, пусть тебя пришлёт. «Ну уж нет, — подумал Санька, — пусть мама сама идёт за творогом. Подумаешь, с повязками… Обязан я, что ли, успокаивать чужих младенцев?» Санька вышел со двора и остановился в раздумье. С одной стороны, нужно отнести молоко домой и позавтракать, но с другой… Рядом была река. Всего два шага до обрыва. В конце-то концов, мама сама, первая, не сдержала слово. Обещала всегда вместе, а ушла одна. И разве какая-нибудь беда случится, если он один раз, всего разок, окунётся? Да никакой! И Санька весело сбежал по крутой тропинке к реке. Ух, до чего же здесь было здорово! Солнце в глаза! Солнце в реке! И воздух свежий, упругий. От такого воздуха грудь делается широкой, а тело невесомым, как у космонавта! На лужайке под обрывом валялись на траве, загорали мальчишки. Чуть подальше девчонки играли в волейбол и испуганно визжали всякий раз, когда мяч улетал в воду. В центре лужайки на плоском камне сидела старшеклассница в голубом купальнике. По её спине до самого камня спускалась светлая коса, перетянутая у затылка голубой лентой. Санька поставил бидон под кустик и снял рубашку. Старшеклассница обернулась, внимательно взглянула на Саньку и что-то негромко сказала цыганистому кудрявому пареньку, лежащему на траве возле камня. Паренёк сел, обхватил колена руками и крикнул Саньке: — Эй, парень, поди сюда! Санька подошёл неторопливо. — Плавать умеешь? — спросила старшеклассница. — А тебе какое… — начал было Санька гордо, но почему-то смутился и закончил еле слышно: — Не так, чтобы очень… Старшеклассница нахмурилась и строго сказала: — Здесь купаться я тебе не разрешаю. Спустись по берегу к мосту, там лягушатник для малышей устроен, которые не так, чтобы очень… понял? Санька возмутился: — Кто ты такая?! Подумаешь… возьму искупаюсь — и всё! Нечего командовать! Он чуть не заплакал. Мало того, что всё утро его обижают: и мама, и тракторист, и те двое, с повязками… так ещё и эта, не стесняясь, обзывает малышом! Кудрявый встал: — Зина — патрульная, понял? Санька глотнул слёзы, отошёл к своему бидону и сел спиной к Зине и Кудрявому. Конечно, лучше всего было бы встать и гордо уйти. Пусть сами в своей противной реке купаются. Но не мог же он уйти вот так, сразу, когда все смотрят на него и смеются… Ещё подумают, что он сдался. Кто-то тронул Саньку за плечо. Санька поднял голову. Перед ним стоял Кудрявый и улыбался. — Чего раскис? — спросил он. — Ты на Васильеву не злись. У нас порядок такой, понимаешь? Наша речка с норовом. Весной два тракториста еле из омута выбрались. Даже тем, кто плавает классно, не на всяком месте купаться можно. А Васильеву уже второй раз на сборе дружины патрульной выбирают. Она справедливая. Ей сам Володя доверие оказывает. Опять этот Володя… — Кто это? — спросил Санька. — Наш старший пионервожатый. Володя уже в армии отслужил. Десантником. Слыхал про таких? Уж если кому Володя доверие оказывает — значит, стоящий человек. Санька оглянулся. Зина по-прежнему сидела на камне, подставив солнцу лицо. На носу её зеленел кленовый листок. Но в ушах Саньки ещё звучали Зинины обидные слова: «Для таких малышей…» Он отвернулся и сказал упрямо: — Ну и плевать, пусть оказывает. Мне-то что? Паренёк огорчённо пригладил кудрявый чуб. — Чудак! С тобой, как с человеком… нужен ты нам такой! И тут терпение Саньки лопнуло. Ведь с самого утра… с самого утра все на него! Он вскочил, сжал кулаки: — Какой такой?! Сча-ас как дам — узнаешь, какой! Санька ожидал, что противник тут же обидится и примет вызов. Но паренёк спокойно протянул руку, потрогал Санькино плечо и вздохнул: — Плохо дело… Санька растерянно топтался на месте. — Физкультурой мало занимаешься, — сокрушённо продолжал Кудрявый. — В какой класс перешёл? — Во второй. Кудрявый оглянулся, призывно махнул кому-то рукой: — Пашка! Иди-ка сюда! Дело есть! Из воды на берег вылез коренастый загорелый Пашка. — Чего тебе, Гринь? Я только нырнуть собрался, а ты кричишь… — Успеешь, Пашенька, — весело сказал Гриня и скомандовал: — А ну сожми руку, октябрёночек! Ещё, ещё… Рука Паши напряглась. На ней вздулся коричневый бугорок. Гриня постучал ребром ладони по бугорку и повернулся к Саньке. — Видал? Вот что значит физкультура! — Физическая работа, — поправил Пашка. — Гринь, можно разжать? — Можно. Беги, Паша, ныряй, а то скоро на птицеферму. Паша бросился к воде. Санька с откровенной завистью смотрел ему вслед. Вот это октябрёночек! — Не печалься, — сказал Гриня. — Наш Володя говорит: «Мускулатура — дело наживное». Ты к нам отдыхать приехал? Из Ленинграда? — Ага. Мы раньше в центре жили, а теперь в Купчино переехали. — Здорово! А я ещё нигде не был. Тебя как зовут? — Санька… Гриша лёг на спину, закинул руки за голову. — Мой братан на Севере в армии служит. Пишет, здорово там, интересно. Вырасту — туда служить пойду… Ты был в нашем лесу? Я тебе знатные места покажу… У тебя что в бидоне, вода? Пить охота… — Там молоко. Я сначала за молоком пошёл, потом сюда. — Молоко?! Да оно скиснет на такой жаре. Неси скорее домой и спусти в погреб, а то пропадёт. Дома Санька залпом выпил кружку тёплого молока, съел котлеты без хлеба, а кашу лениво поковырял ложкой. «И вымой за собой посуду», — вспомнились ему мамины слова из записки. Пожалуйста, кастрюлька будет чистой. Санька вынес во двор таз, налил в него дождевой воды из пожарной бочки и принялся намыливать тарелку новеньким куском хозяйственного мыла. А оно мылиться не хотело. Санька решил, что для начала нужно размочить его как следует в воде, но в это время тарелка выскользнула из пальцев, ударилась о край таза и разлетелась на куски. Ну вот, только этого не хватало! Санька ожесточённо швырнул мыло в траву и принялся щепкой выскребать кашу из кастрюльки, разбрасывая её по двору. Пусть куры клюют. Тётя Паша говорила, что голодные куры и гвозди склюют, не то, что гречневую кашу. Две тени упали на траву рядом с Санькой. Он оглянулся. Сзади него стояли две девчонки. Большая и маленькая. Большая с белыми волосами, в синем сарафане и вся усыпанная веснушками: и лицо, и руки, и голые плечи. А маленькая, точно крепкий грибок — рыжая шляпка на круглой белой ножке. Она держала палец во рту и исподлобья смотрела на Саньку серьёзными чёрными глазами. Другой рукой она держалась за сарафан белобрысой. — Ты откуда приехал? — спросила белобрысая. — Из Ленинграда. — А тётя Паша вам кто будет? — Никто. Мамина знакомая. Мы к ней на дачу приехали. — На дачу? — удивилась белобрысая. Санька тоже удивился: — А что такого? Разве к вам нельзя ездить на дачу? — Можно. Только к нам не ездят. Больно далеко. — Мы же приехали. Мама так и хотела, в самую-рассамую глушь. — Здрасьте вам! Какая же у нас глушь? У нас и клуб есть. Кино показывают. А ты в Ленинграде в каком доме живёшь? — В новом. На двенадцатом этаже. — Надо же! — с завистью воскликнула белобрысая. — Я такие дома только в кино видела. — Она наклонилась: — Слышала, Любаша, на двенадцатом этаже человек живёт! Любаша вытащила палец изо рта и прошептала: — А корова у них есть? Санька даже поперхнулся. Ко-ро-ва! Он тут же представил себе, как вечером лениво бредёт по Невскому стадо коров, отмахиваясь от машин хвостами… И засмеялся. Белобрысая тоже засмеялась и погладила Любашу по голове: — Зачем им корова? Они молоко в магазинах покупают, верно? А мама твоя где? — За грибами ушла с тётей Пашей. А мне велела эту проклятую кашу есть и ещё посуду мыть. И Санька сердито пнул ногой кастрюльку. Белобрысая нахмурилась. — Не гоже пищу ругать, — строго сказала она. — Неси-ка воду. Через несколько минут кастрюля и кружка уже блестели. Девчонка сполоснула таз, подобрала осколки тарелки, подмела комнату и сенцы. — Ну вот, и дел-то всех. Она поправила косички, закрученные возле ушей крендельками, и подала Саньке маленькую жёсткую ладошку. — Будем знакомы: Нюся, а по-настоящему Анна Петрова. — Санька. — Очень приятно познакомиться. А по-настоящему? — Александр Новиков. — Очень приятно, — повторила Нюся. — Ну, мне пора. Наше звено эту неделю по деревне дежурит. Все малыши и октябрята на нас. Ты в какой класс перешёл? — Во второй… — Гляди, — удивилась Нюся, — а вымахал-то — с версту! — и погладила Саньку по голове. — Выходит, ты мой подшефный. Санька обиженно отстранился. — Почему это твой? И не твой совсем. У нас в школе свои шефы есть, получше тебя… Целый завод. Металлический. — Так то в Ленинграде, а то здесь, — сказала Нюся, — а раз ты ещё октябрёнок — значит, наш подшефный. Айда с нами, не одному же тебе в пустом доме сидеть. А то у меня ещё дел всяких… — Каких дел? — Да разных. Невпроворот. Я же тебе сказала, что наше звено эту неделю по деревне дежурит. «Ничего себе каникулы», — поддал Санька. — И так всё лето? А отдыхать когда? — А это тебе чем не отдых? Не в школе же за партой сидеть. Володя говорит: у тех, кто полное лето на солнышке валяется, мозги жиром заплывают. Старшие классы всё лето в поле работают. Некоторые даже на тракторах! — На тракторе — другое дело. Это и я бы не отказался. Нюся засмеялась, затрясла косичками-крендельками. — Подрасти маленько — тракторист! Ну, хватит разговоры разговаривать. Айда к нам. Обедать пора. Моя бабуля грибов свежих нажарила. А там и за дела примемся. Санька замялся: — Неудобно… — Чего, чего? — удивилась Нюся. А действительно, почему бы и не пойти к Нюсе в гости? Теперь-то они уже знакомые. Нюся жила совсем рядом. Через три дома. В бревенчатой избе с резными голубыми ставнями. И навес над крыльцом — точно из деревянных кружев, а столбики витые. На таком крыльце, наверное, восседала неуёмная старуха, которую золотая рыбка сделала столбовой дворянкой. Только ковра на ступеньках не было. В просторных тёмных сенях светилось под потолком маленькое оконце. Из него лился тоненький солнечный ручеёк. На стенах развешаны пучки трав. Нюся гордо сказала: — Моя бабуля от любой болезни траву знает. Просторная комната с низким белёным потолком наполовину была занята громадной печью с лежанкой. Возле окна за дубовым столом сидела та самая старушка, которую Санька встретил по дороге за молоком. Перед старушкой лежали горкой пачки печенья, кульки с конфетами, рядком выстроились банки с жёлтым мёдом. На широкой резной лавке стояли пустые ящики. Нюся, едва переступив порог, затараторила: — Бабуля, это Санька из Ленинграда. Он с мамой у тёти Паши живёт. — Проходи, внучек, гостем будешь, — сказала старушка. — Бабуля, все принесли? — спросила Нюся. — У кого было, тот и принёс. У кого нету — в другой раз принесёт, — сказала старушка и вытащила из печки громадную чёрную сковороду, накрытую белой эмалированной крышкой. — Садись, внучек. Любаша, иди, моя ждана, я тебя подсажу. Санька никогда не ел таких вкусных грибов. Ему, как городскому, старушка положила грибы на тарелку, а Нюся с Любашей ели прямо со сковородки. Санька поглядывал на них с завистью. Со сковородки-то куда вкуснее. — А это для чего? — спросил Санька, кивая на ящики. — Подарки для наших, деревенских, которые в армии служат, — сказала Нюся, — мы всей деревней им посылки шлём. А пионерская дружина письма пишет, кто как учится и что для их семей сделано. Вот это да! В Санькином доме тоже несколько парней в армии служат. И никто о них ничего не знает. Только родители. — Интересно… А кто это придумал? — Володя. Он говорит: если солдат служит в армии и знает, что в родной деревне его помнят и ждут, — никогда после армии в чужое место не поедет. Наши-то, деревенские, после армии все домой возвращаются. А вы пишете письма своим солдатам? — Каким своим? — Которые в твоей школе учились или в твоём доме живут. Он же у вас двенадцатиэтажный. Из него, верно, много парней служить ушло? — Вообще-то, наверное, много… только я никого из них не знаю. — В одном доме живёшь и не знаешь? — удивилась Нюся. — Куда же ваша пионерская организация смотрит? В комнату вернулась старушка. В руках она несла ведро с мочёной брусникой и пучки трав. — Поели? Сыты? Нюся, прибери стол, посылки снаряжать пора. Нюся быстро убрала со стола посуду. Вытерла чистым полотенцем руки. Потом умыла Любашу. — Сейчас, бабуля, я только к Верке слетаю. У неё октябрятки с утра солдатикам картинки рисуют. И вылетела из комнаты. Санька стал помогать раскладывать по ящикам сладости. Накладывал в литровые банки бруснику из ведра и закрывал полиэтиленовыми крышками. Любаша молча и важно снимала со стола банки с мёдом, подавала Саньке. А старушка перекладывала подарки травами. В разгар работы в комнату, пригнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, шагнул высоченный дядя в тёмном костюме с голубым галстуком и в болотных резиновых сапогах. — Здорово, Зосимовна! — загремел он из-под потолка. — Ты что же это парням силос укладываешь? Солдаты они, а не коровы! — И захохотал весёлым властным басом. — Ох, Ванюшка, Ванюшка, — сказала Зосимовна ласково, — хоть и вымахал с коломенскую версту и в председателях третий год ходишь, а никакого у тебя соображенья нету. Она взяла со стола пучок трав. — Наклонись-ка… Чем пахнет? Председатель наклонился и сунул горбатый нос в траву. — Мятой и… и полынью. Угадал? — Домом, Ванюша. Родным домом, — строго сказала Зосимовна. — Понюхают Петяшка Комов на своей заставе пограничной или Федюшка Седых, который с твоим Митькой в ракетчиках, этот твой силос и вспомнят родные места. По этой травке они сызмала бегали, по ней им до старости ходить. Председатель с минуту разглядывал Зосимовну, наклонив к ней большую лохматую голову, а затем, обхватив за плечи, усадил рядом с собой на лавку. — Прости меня, мать, за глупый смех. И спасибо тебе. Незаменимый ты для колхоза человек. Зосимовна задумчиво и согласно покивала. — Я, Ванюшка, до-олгонько на свете живу, много всякого повидала, а вот ни разу ещё заменимого человека не встретила… «А я заменимый? — подумал Санька. — Для мамы и отца — незаменимый — это ясно. А для других?» Прибежала с пачкой рисунков Нюся. — Глядите! Это всё октябряточки мои милые! — Бабушка Зосимовна, — позвал Санька, — можно, я тоже чего-нибудь нарисую? Я хорошо умею, правда! — И нарисуй. Федяшка Седых, к примеру, на ветеринара мечтает выучиться. Нарисуй ему коровок. Санька смутился. — Понимаете… коров я не умею. Нюся засмеялась ехидно, прикрыв рот ладошкой-ковшиком. — Что ты, бабуля, он, поди, и коров-то не видал. Санька насупился. Разве он виноват, что в Ленинграде коров не бывает? Где их там пасти, на Дворцовой? Тоже умная нашлась… — Эка беда, — сказала Зосимовна, — бог с ними, с коровами. Нарисуй Петяшке-пограничнику трактор. Он с детства технику уважает. Нюся принесла лист бумаги и коробку цветных карандашей. Санька тут же принялся за работу. Сначала нарисовал трактор с синими колёсами и красным рулём. Позади трактора устремилась к тучам космическая ракета. Из ракеты било в землю клубами красное и жёлтое пламя. А сбоку трактора встал зелёный пограничник с автоматом. Всё время, пока Санька рисовал, Любаша восхищённо сопела над его ухом. — И домик нарисуй, — попросила она, любуясь пограничником. Нюся подошла, заглянула через плечо и ахнула: — Бабуля, гляди! Да он просто самый настоящий художник! Санька нахмурился от гордости, стараясь не показать, как приятна ему похвала. Он прислонил рисунок к пачке печенья и отошёл, чтобы взглянуть на него издали. Санька представил себе, как на далёкой заставе Петяшка-пограничник откроет посылку и увидит его рисунок. «Ребята, смотрите! — закричит Петяшка на всю заставу. — Какой замечательный рисунок прислали мне! Это кто же так прекрасно рисует?» Чтобы Петяшка не мучился этим вопросом, Санька подписал вверху: «А. Новиков, 2-й кл.» А внизу, под трактором, вывел печатными буквами: «г. Ленинград». Когда все посылки были, наконец, упакованы, на дворе уже начало смеркаться. Санька собрался было идти домой, но дверь распахнулась и вбежала женщина в белой косынке и синем халате. — Любаша, доченька, скучала без меня? Спасибо тебе, Нюсенька, помощница ты моя незаменимая. Вот ведь незадача вышла — только домой пришла, а тут… — Случилось что? — встревожилась Зосимовна. — Пастух растяпа. Телятки мои в клевер забрались. Надо мне к ним поспешать. Нюсенька, уложи Любашу спать, я скоро… — Не беспокойтесь, тётя Настя, — сказала Нюся и повернулась к Саньке: — Иди домой, Саня, я забегу к тебе. — Не пойду, — сказал Санька, — не пойду — и всё. Одна ты, что ли, такая незаменимая? Мама вернулась из леса поздно. Санька давно спал. На столе тарелка с недоеденными пирожками. Зосимовна испекла, пока ребята укладывали Любашу. Рядом с тарелкой — банка с молоком. Но мама не увидела ни пирожков, ни молока. Бросила у порога корзинку с грибами и кинулась к спящему Саньке с такой тревогой, словно уже и не чаяла застать его в живых. — Сыночка, маленький мой, — прошептала она и погладила его по голове, — бросила я тебя одного на целый день… Санька приподнял голову, сонно прищурился. — Мам? Ты пришла? — Пришла, пришла, сына. Заблудилась я. Отстала от Паши и заблудилась. Просто чудо, как Паша меня разыскала… Как же ты тут один был? Голодный? Сейчас я тебя накормлю. А завтра вместе в лес пойдём, я теперь дорогу знаю. — Не-е, — протянул Санька, — я с Гриней пойду… Ему трудно было говорить, а сказать хотелось многое, но слова не давались: сонные, тяжёлые… — Какой Гриня? Саня, что с тобой?! Ты простудился? Ты в речке купался? Господи, и зачем я только пошла за этими несчастными грибами! Бедный мальчик целый день один, среди чужих людей! Саня, Саня!.. Но Санька уже ничего не слышал. Ему снился громадный Ванюшка-председатель. Он схватил Саньку за руку и втащил на резное крыльцо. На крыльце в боярском сверкающем платье сидела на табуретке Зосимовна. «Замени его, Зосимовна, замени», — просил председатель. «Ишь, чего захотел, — отвечала Зосимовна, — а кто тогда Петяшке трактор нарисует?» — «Я! — что есть силы закричал Санька. — Я умею рисовать трактор! Я ещё много чего смогу, вот увидите!»