— Лехистан за границей. Кто же у них там сейчас на хозяйстве за главного? — спросил Колосов. Но рубоповец лишь махнул рукой:

— Да какая разница кто? С Модиным имела и будет дело иметь низшая каста. Шелупонь. Им приказали — они сделали, припугнули. И финита. И при всем нашем… при всем твоем, коллега, горячем желании действовать, отрывать им, гадам ползучим, головы, ни на самого Лешеньку-Лехистана, ни даже на его ближайшее окружение мы по этому делу при такой вот хлипкой Доказательственной базе не выйдем. Оперативной перспективы — ноль: мы уже все просчитали. Это я тебе говорю.

— Поэтому, раз нет перспективы взять Леху за упитанную задницу, значит, и делать ничего не надо? Хорошая у вас логика, Гена, Гена, эх, доплетете вы когда-нибудь свои комбинации… — Колосова, хотя он и злился, порой восхищало и это ленивое всезнайство, и абсолютнейший невозмутимый пофигизм Обухова. Тот считал достойными себе противниками лишь крупных и очень крупных представителей «контингента». И сладостно, и долго копил на каждого такого потенциального «крупняка» горы компры в персональном компьютере.

Когда-нибудь, по его убеждению, все это должно было сработать и прогреметь так, что аж всем чертям станет тошно. Но если у рубоповцев спрашивали, когда же, ну когда настанет тот долгожданный День Гнева, когда грянет гром и грянет ли вообще, Гена Обухов в числе первых делал красивые загадочные глаза и многозначительно обещал: скоро; потерпите еще чуток.

— Ладно, делайте что хотите, но с Модиным я буду контактировать лично и один, без твоих помощничков. — Колосов всем своим видом показывал, что никакие возражения тут более неуместны.

— Да там все проще пареной репы, Никит. Не паникуй. — Обухов сладко-сладко потянулся. — Он трясет мошной, отсчитывает купюры. Мы их помечаем скоренько. Потом он с нашим сопровождением — ну, хочешь, ты сыграй роль его телохрана, окунись, так сказать, в героическую атмосферу — едете «на место» по их звонку. Вручаете портфель с деньгами. Потом мы их берем. Я устраиваю так, что… Ну, будет моментик, когда твой Модин подумает, что все, хана, мол, пишите письма. Смертельная и грозная опасность нависает над его головой, а ты… — Обухов ухмыльнулся. — Ты его спасаешь. Красиво так, живописно, натурально. И — финита. Потоки благодарных слез, пожатия рук. Ты получаешь личный контакт со свидетелем — как результат полного к себе доверия и приязни, он деньги свой назад и покой душевный, а я… Один я, бедный, ни черта не получаю интересного. Я и так, как видишь, все знаю.

— А вы получаете статистику. Год закрывать — чем отчитываться-то будешь? Комбинациями, что ли, своими? Теорией?

— Отчитаемся. Не волнуйся за нас. Но… галочка лишняя не помешает. Знаешь, эти бюрократы меня когда-нибудь в гроб загонят.

На том они и поладили. Колосов был доволен и удивлен. На этот раз с Генкой обошлось все тихо-мирно. Без ругани и обычной дележки полномочий, без криков: «А ты кто такой?» — «Нет, а ты кто такой?»

На словах и с Модиным все должно было получиться гладко. Однако как оно там сложится на самом деле — одному богу было известно. А загадывать Колосов не любил.

Когда он вошел в кабинет, где Модин в полной одиночестве от руки, без помощи верной секретарши, переписывая заявление, не стал начинать дело издалека, а бухнул сразу из всех бортовых орудий залпом:

— Сумма требуемая у вас, в наличии, Станислав Сергеевич?

Модин вздрогнул. Отложил ручку — «Паркер» золотоперый, — сдвинул очки на кончик носа.

— Вы… ах, это вы, простите, но я как-то вас не узнал… Вы…

«Странно, что вообще припомнить силится», — подумалось Колосову. Кроме мимолетной встречи у коттеджа Ачкасова и последующей сухой и краткой беседы с «другом покойного» на тему «ах оставьте вы нас всех в покое», они с Модиным не общались.

— Ну, что на этот раз у нас случилось? — В кабинет зашел Обухов; забрал заявление, прочел, хмыкнул удовлетворенно: — Ясненько, Станислав Сергеич, вот это уже больше похоже на правду.

— Я думал, что так у вас обращаются только с теми, кто преступил закон, — сказал Модин скорбно. Колосов увидел, что толстяк весь взмок. Пот лил с него градом, и ему то и дело приходилось вытирать платком лицо и шею.

— Мы разве дурно с вами обращаемся? Откуда такие мысли? — Обухов удивленно приподнял брови.

— Вы… — Модин опустил глаза. Колосов читал на его осунувшемся, обрюзгшем лице; «Господи, ну зачем я все это затеял? Зачем я к ним пришел?» Большего раскаяния на лице заявителя о том, что обратился в «органы», Никите еще не доводилось лицезреть.

— А вы, дорогой Станислав Сергеевич, должны были сразу поиметь четкое представление о том, насколько серьезен вопрос, с которым вы к нам пришли. Правоохранительные органы, к вашему сведению, не мальчишки для битья. У вас, дорогой мой, проблема финансового плана с вашими непосредственными партнерами, которых вы самым нахальным образом пытаетесь кинуть. Ну и на здоровье! А вы имеете наглость пытаться использовать органы госвласти в качестве прикрытия, чтобы уйти от совершенно законной — учтите, — совершенно оправданной обязанности расплачиваться по взятым некогда на себя обязательствам. И вы хотите, чтобы я терпел все это?