Одним словом, голова от всей этой аналитики шла кругом. А Обухов смолил одну сигаретку за другой и тоном доброго усталого, «старшего товарища по оружию» вдалбливал коллеге сведения, которые «а вдруг да пригодятся» и которые, по его глубокому убеждению, только умственно отсталого могут не интересовать.

Фрагмент второй ассоциировался в памяти Никиты с так называемым «возвращением блудного клиента»: Модин вместе с сотрудниками РУБОП ездил домой и привез деньги; предназначенные для уплаты откупленного долга. Купюры на общую сумму в триста тысяч «зеленых» аккуратненько пометили спецсредством и сложили в кейс Модина. Обухов, собственноручно проверил «приманку», замок и установил код. По его лицу было видно: ох и доволен он, что темп операции выдержан в лучших традициях гангстерского боевика. Будет потом что вспомнить в мемуарах.

Фрагментом третьим, запечатленным памятью Колосова, было лицо Модина, когда они уже садились в машину. Долгожданный звонок от «кредиторов» поступил в 8.15 утра. Видимо, то были люди деловые и занятые, буквально на вес золота ценившие свое рабочее время. Модина чей-то приятный баритон сухо спросил: а будет ли песня? Услышав взволнованные заверения, назначил время — 9.15 и место — 42-й километр Горьковского шоссе.

— А этим людям не покажется странным, что я сам веду машину, в то время как мой личный телохранитель сидит сзади и… — В тот момент Колосову и запомнилось лицо Модина: лихорадочно блестящие, красные от бессонной ночи глаза, резко обозначившиеся морщины у губ, безвольный подбородок, утонувший в складках шеи, и какая-то необъяснимая покорность во всем его облике. Словно этот человек в душе уже совершенно махнул на все рукой и приготовился к самому худшему. Никита тогда еще подумал, помнится: этот пожилой полный человек в дорогом костюме за рулем дорогой иномарки столь наглядно сейчас выступает в роли обреченной жертвы, которую ведут на алтарь, что от этого безволия и покорности как-то даже становится не по себе.

Чувство дискомфорта появилось у него еще в кабинете, когда они с Обуховым изобличали толстяка во лжи. А сейчас, в машине, ему и вообще отчего-то было трудно смотреть в глаза Модину. А ведь Колосов отнюдь не считал себя в чем-то перед ним виноватым.

— Не покажется им ничего странным. Будь спокоен. — Обухов хозяйским жестом уложил кейс с деньгами на колени Колосову, сидевшему на заднем сиденье. — Никита, ручку. Данке шон. — Браслеты наручников (их позаимствовали напрокат в оперативно-техническом отделе) защелкнулись на запястье начальника отдела убийств и на ручке желтого чемоданчика.

— В случае, если ситуация обострится… Короче, дед, если начнется стрельба, меньше о своем костюме думай — понял? — Обухов был сама деловитость. — Коллега, конечно, о тебе позаботится, для того и едете тобой, но… Береженого бог бережет. Короче, чуть пуля свистнет — второй не жди, сигай с машины и на землю. Ясно?

— Ясно. — Модин побелел как мел. А Колосову стало досадно: злодей Генка нагоняет на заявителя страх. Делать ему больше нечего. Ведь стреляют в таких ситуациях только дефективные, а также зеленое пацанье. А красновцы люди ушлые и ученые.

На перекрестке перед светофором у заставы Ильича Модин обернулся к Колосову:

— Мне можно позвонить? — Он вытащил из чехла на поясе мобильный телефон.

— Кому? — Колосов полез в карман за сигаретой: как же в кандалах да при деньгах курить охота!

— Жене. Она в больнице, я ей всегда по утрам звоню. Не хочу, чтобы сегодня волновалась.

— Звоните, только быстро.

Разговор Модина с женой был короток: «Как себя чувствуешь? Приеду».

— Хворает супруга? — спросил Колосов, когда Модин закончил.

— После операции. Камень в почке удалили. Вроде удачно. Лазером.

— А-а… — Колосов подумал: черт возьми, ведь даже располагая данными негласного наблюдения за Модиным, он фактически не осведомлен о его жизни. Ну, это и понятно — сам Модин его никогда и не интересовал. Он был важен лишь как источник информации о жизни другого человека и его семьи…

— Сколько лет женаты? — спросил он.

— Уже тридцать четыре года. Скоро юбилей справим, даст бог.

— Солидный стаж. А я думал, у вас…

— Что? — Модин смотрел на него тревожно и настороженно в зеркальце.

— Ничего, так… — Колосов пожал плечами. Ишь ты, толстосум, не бросает, значит, подругу своей «голодной студенческой юности». Не бежит в загс рысью, как это водится сейчас у них, с моделью из журнала.

— Не волнуйтесь, ни с вами, ни с женой вашей ничего не случится. Все под контролем.

— Я стараюсь сейчас об этом не думать. А у вас, молодой человек…

— Никита.

— А у вас, Никита, у самого семья есть, дети?

«Кто-то уже задавал мне на днях этот вопрос… — Колосов припоминал с трудом. — Ах да, отчим Сорокина, покалеченный в автокатастрофе дипломат». Он погладил ладонью кожу другого «дипломата», лежащего у него на коленях.

— Нет.

— Значит, у вас все впереди. Можно только позавидовать. Колосов хотел спросить: чему, господи? Но не спросил, опять поймав в зеркальце лихорадочно-блестящий, взволнованный и вместе с тем какой-то отрешенный взгляд Модина.

Их встретили, как и предполагал всеведущий Обухов, отнюдь не на 42-м километре, как было условлено, а гораздо раньше. Модин едва успел миновать автозаправку на окраине Балашихи, как внезапно им посигналила шедшая по встречной полосе синяя «девятка». А идущая следом за ними серебристо-серая «Ауди» внезапно резко пошла на обгон, прижимая их к обочине. А затем, не прекращая движения, заставила свернуть с Горьковского шоссе на так называемую «Балаши-ху-2», а потом и на тихий пыльный проселок, уводящий в картофельные поля.