Шрифт:
– За семейные дела.
– Любовница, что ли?
– Что-то там с отцом – семейное… Жлобская какая-то история, я в главке краем уха слыхал. Отец-то у него в нашей системе работал, в пожарных частях, полигон наш обслуживал, ну а сынок-прокурор спасибо ему сказал, – оперативник хмыкнул. – А насчет любовниц это не к прокурору Костоглазову, это как раз к Шубину есть вопросы. Убитая-то Куприянова когда-то в прошлом сожительствовала с ним. А чего это он ей вдруг квартиру-то новую в обход существующей очереди в нарушение всех правил выделил? Ведь погореть же мог на этом крупно, случись федеральная проверка. А вот рискнул, дал квартиру в новостройке – за прошлую любовь, видно. Да она сама-то, Куприянова, – до нас по оперативным каналам информация доходила – как примет на грудь граммов двести пятьдесят, так все своим подругам и дружкам-собутыльникам хвалится: дал мне Севка Шубин квартиру и даст все, чего у него ни попрошу. Что ж, старая любовь крепка. Я ее помню, хороша она была лет этак десять-пятнадцать назад.
Беседа оборвалась у подъезда прокуратуры. Мещерского повели прямиком в приемную прокурора Костоглазова.
– Вот здесь подождите, пожалуйста.
В приемной, выдержанной в строгом офисном стиле, за старым компьютером корпел секретарь-референт. За окном золотом блестели купола Михайло-Архангельского монастыря. Мещерский терпеливо ждал вызова. В приемную то и дело заходили сотрудники:
– Вот данные судмедэкспертизы, Илья Ильич просил. Срочно по факсу из экспертного окружного бюро прислали.
Наконец двери прокурорского кабинета открылись, и оттуда вышли мэр Шубин и Иван Самолетов. Увидев в приемной Мещерского, они оба на секунду застыли в замешательстве.
Мещерский встал, вежливо поздоровался. Глянул на мэра Шубина с любопытством. Покойная продавщица Куприянова была когда-то его любовницей. Про это и Фома говорил, помнится. Ну и как он – сильно переживает теперь по поводу ее смерти?
Мещерский вынужден был отметить, что Всеволод Шубин переживал – и это было очень даже заметно со стороны. Мещерский вспомнил их первую встречу там, на площади, когда он с пеной у рта распекал кого-то из своих подчиненных, поминая палку для битья. Потом появилась Куприянова, и было так странно видеть со стороны, что она – простая торгашка и так фамильярничает с отцом города. Ну, теперь-то ясно. Что не позволено обычным продавщицам, то разрешено бывшей сердечной зазнобе…
Но ведь Шубину нравилась и Ирма Черкасс. Она им всем нравилась – Фома это говорил. Мещерский глянул на Самолетова. Сколько же времени прошло. Эти крепкие состоявшиеся мужики, эти хозяева города, нынешняя местная элита – какими же вы были, когда была жива Ирма Черкасс?
– Вас вызвали? А, ну да, конечно… Вы же один из свидетелей происшедшего. Какая неприятная история, мне так жаль, что вы – гость города и наш будущий инвестор в области туризма – и оказались там… оказались вовлеченным, – Шубин говорил сбивчиво, нервно.
Тут у него зазвонил мобильный. Он глянул на дисплей. Ответил:
– Да, я все еще в прокуратуре. Юля, ты, ради бога, не волнуйся.
Закончив разговор, пояснил:
– Жене нездоровится, захворала что-то моя половина. А тут еще среди ночи позвонили – убийство. У нас в городе это из ряда вон выходящий случай. Ну и нервы, конечно, разыгрались… Женщина – слабое создание… Вот хотел было записать ее к частному врачу, да секретарша моя Вера Захаровна что-то опаздывает, а я без нее телефон врача не вспомню, не найду. Никогда не опаздывала на работу, а тут вдруг… Как назло, все одно к одному, одно к одному…
– Сергей Юрьевич, заходите, – прокурор Костоглазов появился на пороге кабинета. – А вы, может быть, тоже ненадолго задержитесь? – обратился он к Шубину и Самолетову.
Они вернулись в кабинет. Мещерский был удивлен: что же это, прокурор будет допрашивать его о событиях ночи в присутствии этих двоих? Или они все трое будут задавать ему вопросы? Вообще-то это против всяких там процессуальных правил. Но, видно, здесь в городке свои собственные правила. Только кем вот они установлены? Прокурором? А интересно, если его и правда перевели из столицы на периферию – в родной для него Тихий Городок, с какой такой причиной это было связано? Знает ли Фома что-то об этом переводе?
– Вчера во время осмотра нам не удалось закончить наш с вами разговор, Сергей Юрьевич, – прокурор Костоглазов сверился с какой-то бумагой на столе (видимо, чтобы не перепутать имя-отчество).
– Пожалуйста, я готов помочь, чем могу, – Мещерский оглянулся на Шубина и Самолетова.
Они сидели за длинным «совещательным» столом. Напротив друг друга. Шубин полез в карман пиджака и достал пузырек с таблетками. Самолетов вышел в приемную, что-то коротко сказал и сразу же вернулся. Появился референт с чайным прибором – чайник и фарфоровая белая чашка на блюдце. Шубин, поперхнувшись, запил свои таблетки свежезаваренным чаем.
– Вы вчера сравнили наш город с печально знаменитой Кондопогой, – тихо сказал прокурор Костоглазов.
– Я не сравнивал, я просто заметил… мне в глаза бросилось, что ваш ресторан «Чайка» очень похож на тот… ну, в котором… – Мещерский сразу запутался. Он был удивлен. Он ждал, что его начнут спрашивать о том, что он и патрульные увидели на площади.
– Меня поразило ваше сравнение. Это, знаете ли, точное сравнение, – Костоглазов словно и не слышал его. – Там все тоже копилось исподволь, начиналось с пустяков, с незначительных фактов, которым местная власть не придавала должного значения. Со вздорных слухов, которые не пресекались на корню. С настроения умов, так сказать, с общественного коллективного сознания горожан. Там все это зрело на национальной, этнической почве, у нас же… У нас этого нет, с этим у нас все, слава богу, нормально. Однако у нас в городе другие, не менее серьезные проблемы.