– Ну, как успехи? – спросил он.

Ермаков, который только сегодня утром выдержал от жены, от своего Жабика жестокую сцену ревности со слезами и упреками за то, что не ночевал дома, рассеянно улыбнулся. Он смотрел на Гая, сидевшего напротив.

Гай… Воображающий себя бог знает кем параноик, которого по странному стечению обстоятельств бог наградил редкой красотой и потрясающим магнетизмом для противоположного пола, и не только для противоположного… хм… Кем же была твоя жена, что так внезапно оказалась в глазах правосудия убийцей и маньячкой? И почему я, дипломированный психолог, не раскусил ее, не понял ее внутреннего состояния? Мне не было до нее дела, потому что я был занят тобой, параноиком, а ее – истинное чудо из области психиатрии – я пропустил, прошляпил…

И третий из этой жалкой троицы – Жуковский-младший, барабанщик из отряда шизанутых. На его личности и ее внутренних противоречиях я пытался вывести модель целого поколения. Вы только вдумайтесь: целого поколения! А ты оказался просто придурком, понятным даже собственной жене как открытая книга – ненавистником, завистником своего брата, которого знает весь народ, которого ежедневно показывают по телевизору, который, возможно, вскоре возглавит оборону нашей бедной закомплексованной отчизны и поведет ее – отчизну или оборону – это без разницы, к новой великой цели, к новым свершениям, к занятию достойного «адекватного» места в меняющемся «многополярном» мире.

С ним, твоим знаменитым братом, мне как психологу было бы во сто крат интереснее общаться, чем с тобой, искореняя твою с детства взлелеянную ненависть и зависть. Только такие, как твой брат, не нуждаются в услугах мозговеда. А ты…

– Ко мне приходила ваша жена, Владимир, – мягко сказал Деметриос Жуковскому. – От нее я узнал, что у вас была ссора и причиной стал ваш брат.

Услышав про «брата-причину», Гай повернулся к Жуковскому.

– Уже успела донести? – Жуковский покачал головой. – И я же еще виноват оказался.

– Она была очень обеспокоена, расстроена, нервна. Вы не ночевали дома.

– Мне моя тоже такое устроила, когда я припозднился, – криво усмехнулся Ермаков. – А что – срочная работа… И вообще… в конце концов, я свободный человек, мужик… Как поступать в такой ситуации, Игорь Юрьевич? Врать – да?

– Можно и соврать, иногда это помогает в супружестве, но… Владимир, – Деметриос гнул свою линию, – в вашем случае… вы не должны переносить свое негативное отношение к брату, вашу ненависть к нему на жену свою – она же не виновата.

Начинать сеанс с Жуковского ему было легче, чем, например, с Гая. О чем он мог его спросить: что вы почувствовали, узнав, что ваша жена – убийца? Как вы к этому относитесь?

– Она виновата, – буркнул Жуковский.

– Почему? В чем?

– В том, что она стерва. Редкая стерва. Знаете, – Жуковский обвел взглядом своих слушателей, – я женился на стерве, сам такую выбрал. И они очень подходят друг другу – моя стерва и мой известный всей стране братец.

– А ваш брат что, артист? – спросил Ермаков.

– Его брат Алексей Жуковский, – сказал Деметриос. – Тот самый, да-да.

– Политик, что ли? Ну и ну, – Ермаков усмехнулся. – Не отказался бы я от такого родственника.

Жуковский встал. Подошел к окну. У него был такой вид, что он вот-вот сорвется. Деметриос заметил это, заметил он и взгляд, которым наградил Жуковского Гай – странный взгляд, как будто оценивающий.

– А я тут на днях снова листал нашу чудную повесть – «Судьбу барабанщика», – словно и некстати заметил Деметриос. Фраза повисла в воздухе. – И знаете пришел к какому выводу? Это рассказ не столько о судьбе ребенка, сколько о подвиге, о жажде подвига. Если отбросить всю идеологию, всю трескотню… Это почти что античная трагедия. В детстве вам ведь хотелось совершить что-то этакое, героическое…

– А кому этого не хочется в детстве, – за Жуковского ответил Ермаков.

– Там, на той даче, в старом саду, где вы прятались мальчишкой, где вам казалось, что вас никто не найдет, никто не побеспокоит… вы мечтали, признайтесь, вы ведь мечтали, что вот совершите что-то такое героическое, как ваш барабанщик, и тогда все – и ваши родители, и ваши одноклассники и учителя поймут, что вы не только ни в чем не уступаете брату, но и превосходите его в храбрости, в силе. О чем еще мечтают мальчишки, как не о превосходстве? А оружие, тот пистолет… о котором вы в прошлый раз так эмоционально говорили, он являлся для вас неким символом, фетишем этого превосходства…

– «Браунинг», – сказал Жуковский не оборачиваясь.

– Что?

– Пистолет «браунинг».

– Это для вас существенно? Скажите, Владимир, а своему брату тогда, в детстве вы говорили об этой своей заветной мечте?

– О какой еще мечте?

– Совершить подвиг – ну не знаю, спасти кого-то на пожаре, вытащить тонущего из воды, поймать, наконец, шпиона, как ваш герой-барабанщик. О чем еще мечтают в десять лет? Чтобы вырасти в глазах всех до небес и наконец сравняться с тем, кто является эталоном, кого всегда хвалят, с тем, кому завидуешь до слез, одновременно ненавидя и обожая?