Максим не видал Мод после свидания во Французской Опере; вчера и сегодня он находился в таком болезненном состоянии духа, что не мог уже сомневаться в необходимости для него этой женщины. Он страдал и не хотел никому доверить своей муки. Присутствие матери, которую он обожал, и сестры, так ревниво охраняемой и воспитанной им, почти тяготило его; он чувствовал на себе их взгляды с любовью и тревогой, устремленные на него. Ах, эти мысли, которые замыкают уста – эту дверь души, если можно так выразиться! Это не было капризом его чувства, который легко разгоняется ветром, как дым любви, – это было какое-то наваждение с первого же дня их Сент-Амандской встречи; оно захватило его ум и сердце и оно должно было выхватить его из его уединенной жизни и бросить туда, где бурным ключом кипят больные страсти.

Кондуктора уже затворяли двери вагонов. Максим, войдя в купе, нашел его наполовину занятым толстой блондинкой сомнительной внешности; она говорила по-французски с примесью итальянского с двумя молодыми женщинами, в таких же, как и у нее бросающихся в глаза нарядах. Это были мадам Аврезак и дочь ее Жюльета. Максим узнал их, видев у Рувров в первый свой визит. Но они не узнали его. «Что удивительного? Меня даже не представили им, – подумал он, – тем лучше, не придется разговаривать с ними».

Жюльета, нагнувшись в окно, позвала:

– Господин Аарон!

Банкир подбежал, запыхавшись и обливаясь потом. Он вошел в вагон в ту минуту, когда поезд уже тронулся.

«И этот не узнает меня», – подумал Максим.

Действительно, толстяк посмотрел на него круглыми, близорукими глазами и не поклонился.

– Вы тоже едете к нашему Тессье? – спросила итальянка.

– Да. Поль пригласил меня, – отвечал Аарон, продолжая задыхаться. – У нас есть общее дело… У них великолепное имение. Вы, вероятно, знаете, мадам Учелли?

– Дорогой мой! Я часто бывала там, когда герцогиня де ла Спецциа приезжала в Париж. A вот мадемуазель Аврезак и Жюльета будут, кажется, в первый раз.

Максим невольно прислушивался. Горестное предчувствие подсказывало ему, что будут говорить о любимой им женщине. Он хотел бы заранее запретить им произносить ее имя. И, как нарочно, сейчас же услышал его.

– Знаете, – говорила мадам Аврезак, – ведь, мадам Рувр хозяйничает в Шамбле?

– Лежа в кресле, – заметила Жюльетта.

– О! сага, ведь, известно, что Мод всем распоряжается в этом маленьком мирке, – возразила мадам Учелли. – Мать ничего не значит, это просто ноль. – Она произнесла oune zerro, прорычав букву «r», как будто хотела этим нулем уничтожить бедную мадам Рувр. – Поль Тессье, – продолжала она, – был другом покойного мистера Рувр… товарищ, друг детства. Мод он знал совсем маленькой: он очень любит ее.

Аарон, наклонив к трем дамам свое гнусное, красное, как кирпич, лицо и понизив голос, сказал, однако, достаточно громко, что Максим мог расслышать:

– А брат его Гектор Тессье, кажется, тоже очень хорош с мадемуазель Рувр? Чтобы жениться, конечно, – добавил он, сам испугавшись своих слов.

– Altro – вскричала итальянка… – Наш Гектор женится на Мод? Он слишком парижанин для этого, слишком… как у вас говорят… a la coule… Особенно на ней!

– Господин Гектор не любит молодых девушек, которые флиртуют с кем-нибудь, кроме него, – решила Жюльета.

– Но, – сказала мадам Аврезак, – разве уж Мод так флиртует? Я нахожу, что она держит себя очень прилично.

За такое банальное слово защиты Максим готов был поцеловать ее ручки. Мадам Учелли возразила:

– Она очень твердая… Как вы говорите? очень «roublarde»… та! А молодой Летранж… А румынский граф, неизвестно за что убитый? А теперь этот красавец Сюберсо… Di mio! Ведь, этого, вы, наверно, не будете отрицать?

– Ба! – произнесла мадам Аврезак снисходительным тоном, – теперь все… молодые девушки флиртуют. Это сейчас в моде. Жюльета говорит, что молодые девушки, у которых нет флирта, не выходят замуж. А по моему, и те, у которых он есть, тоже не выходят.

– Ты права, мама, – сказала Жюльета, – нас не хотят более. Зато если мы не выходим замуж, так, по крайней мере, мы развлекаемся немного. Все-таки тоже хорошо.

– Flirt и flirt, – заключила Учелли. – О других я не говорю, но ma per Сюберсо… Наконец… L'ho visto; so die he parlo…

Она для себя окончила фразу по-итальянски в ту минуту, когда поезд останавливался на какой-то станции… Максим не расслышал последних слов; он знал только, что имя Мод произносилось рядом с Сюберсо, Летранж, Гектором, с румынским графом, «неизвестно за что убитым». Конечно, он желал бы не слышать слов, оскорблявших его идола… Но желание узнать истину было сильнее его воли, и он остался на своем месте, страдая от всего услышанного.

Поезд тронулся. Аарон спрашивал, по-прежнему, вполголоса:

– Так правда, что Сюберсо… вы думаете что..?

– А! – воскликнула итальянка, грозя банкиру пальцем, – так вы ревнуете!.. Birbante!.. имейте терпение… Я из всех влюбленных только за вас стала бы держать пари.

При этих словах Максим сделал такое резкое движение, что мадам Аврезак, ее дочь, Аарон и мадам Учелли обернулись в его сторону. В самом деле, на одну минуту перед глазами его спустилась как бы красная завеса, кулаки сжались, чтоб ударить и раздавить этих ехидн и затоптать их ногами. Но он быстро овладел собою, сообразив, что плохую услугу оказал бы скандалом Мод. Те, однако, замолчали; Аарон нагнулся к своим дамам, взглянув украдкой на Максима. Вероятно узнав его теперь, предупредил своих спутниц. Все замолчали до самого Шамбле.