Судьба.

В эти самые дни Нину Зарецкую взяли на работу переводчицей в комендатуру. Отец Викторин о предложении Ступина сообщил через Олимпиаду и Азарову Золотухину; тот был рад иметь своего человека в самом гнезде врагов.

Но Нину посылали и на допросы в полицию, если приходили офицеры из конторы Айзенгута. Отец Викторин сильно переживал за нее.

А Нина тряслась, попадая в это страшное место, но чуть ли не в первый день службы сообщила отцу очень важное и очень нужное.

Машинистка полиции Анастасия Петровна встретила в коридоре новую переводчицу, белую как полотно.

– Что с тобой?

Нина ресницами хлоп-хлоп, слез нет, а на лице – ужас.

– Бьют, что ли, кого?

Головкой кивнула.

– Кого?

– Девушку. Резиновым шлангом. Ее на снег выбросили, во двор.

Анастасия Петровна дала воды попить.

– Партизанка… У нас бьют жестоко. Привыкай к человеческой грязи. Вот, гляди! – показала бумажонку. – Печатаю для доклада немцам.

Нина прочитала: «Староста деревни Вербежичи г. Горбачев помогает партизанам. Для партизан деревенские жители хлеб пекут. Громова».

– Может, и пекут хлебушек! – сказала Анастасия Петровна. – А куда этому Горбачеву деваться? Не даст хлеба – партизаны без спроса возьмут… Не жизнь, а беда! Партизаны не прибили, наши укокошат. Нашим лишь бы поживиться чужим добром. А немцам – что? За службу чин дадут, медаль.

Когда Нина и Анастасия Петровна шли на обед, им встретились Иванов и с ним пригожая, быстроглазая молодая женщина.

– Вот она, Громова-то! – сказала на улице Анастасия Петровна. – Красивая, добрая с виду, а – доносчица… Не первый раз с Митькой вижу дурочку. Завербует, к партизанам пошлет. А у партизан-то на предателей нюх собачий.

Поговорили и забыли, но уже через день Василий Иванович Золотухин читал донесение Ясного.

«Из достоверных источников стало известно, что для засылки в партизанский отряд готовится некто Громова, лет 30-ти, темно-русая, среднего роста, одета по-городскому, по характеру вспыльчива, питает страшную ненависть к коммунистам и активистам. С каким заданием пойдет – неизвестно, умалчивает. По логике, она должна вернуться вскорости».

Немцам важно было знать, какие силы сосредоточены в отряде, какое у партизан вооружение.

Иванов сам повез Елизавету Громову в Куяву на легких быстрых санках.

– Возвращайся обратно, особенно не задерживаясь! – просил Митька учительницу. – До чего же сладко тело твое дышит!

– По любви мое тело исскучалось, – невесело призналась Громова.

– Буду ждать.

– Не молод ли для меня?

– Коль на такие дела сгодился, какие теперь делаем, и в других не оплошаю.

– Не оплошай! – Серьезно глянула: – Скажи, что с Россией будет?

Митька даже лошадь придержал:

– Ты о чем?

– О том, что такие пары, как ты и я, – сволочей нарожают.

– Ты себя сволочью зовешь?

– Сволочью. Мщу за убитую жизнь нашей семьи. Но мой прадед гренадером служил, в самом Санкт-Петербурге…

Митька стегнул лошадь кнутом. Помчались. Лес в струнку вытянулся по сторонам дороги. Митька крикнул Елизавете на ухо:

– Мозги побереги! Как бы не закипели от думанья. Выживем – поглядим. Коли Германия будет везде – в Австралию можно будет махнуть.

Проехали на рысях Куяву.

– Пора? – спросила Громова.

– Погоди торопиться. Поближе подвезу.

Отпустил вожжи. Лошадь сначала бежала, потом трусила, перешла на шаг, и сани замерли.

Громова выбралась из-под тулупа:

– Пошла?

Он прикрыл веками глаза, соглашаясь.

– Хороши у тебя ресницы, паря!

– Погляди, есть ли у них минометы, – сердито сказал Митька.

Подняла руку, но не обернулась.

Партизаны остановили учительницу Громову в деревеньке, в Ивоте, одноименной поселку, где прошло детство и отрочество Алеши Шумавцова.

Громову даже судили. В тот же день, как взяли. И расстреляли в тот же день.

Был невезучим засылавший.

Нина Зарецкая, переводчица комендатуры, багровела до корней волос от стыда, от позора смотреть на мужчин и женщин, которым приказывали раздеваться догола, а потом пороли резиновыми палками. Но лицо Нины становилось белым, когда люди кричали от боли, а ягодицы и спины избиваемых превращались в кровавое месиво.