Вот такая она была, резкая и порывистая. Поладила бы с Волконским, это точно. У него, помнится, с проявлением чувств тоже были большие проблемы. Саша даже рискнула осадить её, тихо и вкрадчиво, с укоризной сказав:

– Марина Викторовна, будет вам…

– Александра Ивановна…? – позвал Владимирцев тихонько. Он закрыл глаза и уже не открывал их, лекарство действовало, а он постепенно проваливался в небытие. Саша с жалостью посмотрела на него, взяла его руку и почувствовала, как он в ответ легонько сжал её пальцы. – Александра Ивановна, Саша, я… кажется, я люблю вас.

– Вот так да! – не удержалась от комментария Марина. И повернувшись, поглядела на Владимирцева вопросительно, однако тот уже больше ничего не говорил. Это были последние слова, и если ему суждено умереть сегодня – он был счастлив умереть с этим признанием на устах.

А Саша схватилась за голову, растерянно глядя на бессознательного Владимирцева и не зная, что ей теперь со всем этим делать. Полчаса назад Серёжа Авдеев, призывая всех святых в свидетели, клялся, что тоже любит её, обещал склонить весь мир к её ногам и умолял простить её, потому что жить без неё более не может. Владимирцев, разумеется, до мальчишеских влюблённых речей не опустился, его признание прозвучало по-взрослому, лаконично: "Я люблю вас", ни больше ни меньше. А вот тот, от кого Саша больше всего на свете мечтала услышать эти слова, так ей ничего и не сказал, кроме сухого: "Извини". А ей не нужны были извинения, ей был нужен он!

Господи, отчего так несправедлива эта жизнь?

– Пора начинать, – сказала Марина нейтральным тоном. И её демонстративное безразличие Сашу ещё больше убедило в этой несправедливости. Она прекрасно знала, что в душе Воробьёва не такая, что она переживает, быть может, ещё сильнее, чем сама Саша, но никаких тёплых слов, никаких утешений от неё не добиться. Сухо, скупо и только по делу. Отчаяние обрушилось на Сашеньку ледяной волной, и бедняжка, задыхаясь под его гнётом, окончательно потерялась. И как всегда в такие моменты, вспомнила отца.

И слова той же Воробьёвой, вновь зазвучавшие в её голове: "Если не мы, то никто…"

Я не подведу тебя, подумала Саша. И уверенной, твёрдой рукой взялась за скальпель.

А у Мишеля сегодня был прямо-таки вечер неожиданных встреч. Одна другой замечательнее! Для начала Алексей, нагрянувший в его квартиру без малейшего предупреждения и сообщивший с самодовольной улыбкой, что гордеевская шлюха теперь и его шлюха тоже. Ну и ещё пару фраз о том, как он бесконечно счастлив наставить рога этому ублюдку Ивану Кирилловичу, и даже парочка философских рассуждений библейской направленности, дескать, "каждому за грехи его воздастся". Сам Алексей себя соучастником греха не считал, искренне полагая, что праведная месть оправдывает любые средства, пускай и такие чудовищные.

– А она ничего, – напоследок сообщил он то, о чём Мишель вообще предпочитал бы никогда не знать. – Не растеряла былых навыков, ха-ха! Понимаю теперь, почему твой отец так за нею увивается! О, ты не представляешь, она…

– Алексей, я уверяю тебя, мне вовсе не интересно, на что она способна в постели, – оборвал Мишель его откровенные рассказы. – Мне вообще не интересно ничего, что связано с этой женщиной, я предпочитаю об этом не думать и изо всех сил стараюсь забыть о её существовании!

– Она станет твоей мачехой со дня на день, – хмыкнул Алексей. – С этим как ты собираешься мириться?

"Да плевать я на это хотел!" – подумал Мишель, справедливо полагая, что на войне под пулями его в меньшей степени будет беспокоить собственная мачеха и её пугающая безнравственность.

– Послушай, или всё-таки тётя? – озадачился Алексей, потирая подбородок. – Мать твоего кузена, стало быть, твоя тётя? Мачеха и тётя одновременно, так вообще бывает?

– Это всё, о чём ты хотел поговорить? – устало вздохнув, спросил Мишель.

– Нет. Ты нашёл дневник?

– Не нашёл, – ответил Мишель, уже пообещавший не только Голицыну, но и самому себе, что никто никогда всей правды не узнает. – Тайник я отыскал, но он был пуст.

– Да? Странно! – говорил Алексей, однако, без малейшего сожаления. Не нужна ему была никакая правда, не нужна! Его вполне устраивала та версия, которую он придумал себе сам. Версия, где Иван Гордеев виноват во всех смертных грехах. Взяв это на вооружение, можно было смело идти распутничать, оправдывая своё полнейшее ничтожество благородной местью за сестру. Ох, как отвратителен он был Мишелю!

"Хорошо, что я перехожу к Герберту, – подумал он тогда. – Под началом этого человека я не вытерпел бы ни дня более!"

Воистину, раздражение его на дядюшку не знало пределов. Особенно, когда тот сказал:

– С матерью всё ясно, теперь я не прочь познакомиться поближе с дочерью!

"Я его сейчас попросту убью", – неожиданно для себя подумал Мишель, и его удивило собственное хладнокровие. Действительно, он был готов убить его уже за одни эти слова. Родного дядю! Боже, что с ним стало?