– Что ж, версия имеет право на существование, – подытожил Мишель.

Равно как и другая: то, что Кройтора попросту убрали с дороги, потому что он узнал что-то, чего не должен был знать. Он был привязан к Юлии Николаевне, как никто другой, благодарный за то, что однажды она вытащила его из какой-то неприятной истории, когда проездом оказалась в Букареште, и привезла с собой в Москву, вверив ему распоряжаться своими делами. Надо ли говорить, что Адриан до последнего оставался верен ей, и вряд ли когда-нибудь предал.

Но он в глазах отца, разумеется, был негодяем, а вот продажный Воробьёв, после смерти княгини живо переметнувшийся на сторону её мужа – был большим молодцом и просто умницей, честь ему и хвала!

Кройтор никогда не предал бы мать, подумал Мишель, а значит, причина его исчезновения заключалась в другом. Что Гордеев никогда не любил его – это правда. Мог ли он повлиять на то, чтобы бедного румына никто и никогда больше не нашёл? Почему-то Мишель в этом не сомневался. Как и в том, что дальнейший разговор с отцом не имеет смысла.

Сложив записку, он убрал её во внутренний карман своего чёрного пиджака, кое-как улыбнулся и сказал:

– Спасибо за откровения, пускай они такие же лживые, как и ты сам. Пока это всё.

– Пока?

– Да, пока. До тех пор, пока я не найду доказательств, – совершенно спокойно сказал Мишель.

– Доказательств?! – Иван Кириллович встал из-за своего места, чтобы проводить его, вид при этом имея весьма недовольный. – Доказательств чего?

– Твоей лжи, разумеется, – просто ответил Волконский. – Я же вижу, что ты мне нагло врёшь, но просить тебя откровенничать по-хорошему бессмысленно. Что ж, не хочешь – не надо.

– Миша, я прошу тебя, будь благоразумным! – взмолился Гордеев, сложив ладони вместе. – У тебя паранойя, тебе везде мерещатся заговоры! Я знаю, как ты любил мать, но, увы, это не повод разбрасываться такими сильными обвинениями, и ты не должен…

– Отец, – мягко перебил его Мишель, взглянув Ивану Кирилловичу в глаза, – если вдруг выяснится, что ты приложил руку к её убийству, чтобы жениться на этой учительнице, я клянусь тебе, я превращу твою жизнь в ад.

– Миша, как ты можешь?!

– Я даже Алексея к тебе не подпущу ни на шаг, – заверил его Мишель, – я сам всё сделаю. И ты не представляешь, с каким удовольствием я разрушу ваше счастье, построенное на крови и страданиях моей матери.

Последнюю угрозу Иван Кириллович выслушал молча, с неодобрением нахмурив густые брови. Мишель открыл дверь, кивнул отцу на прощанье с таким невозмутимым видом, словно пожелал ему хорошего дня, а не крупных неприятностей, и вышел из кабинета. Тихонько закрылась входная дверь, стихли его шаги, а Гордееву всё равно казалось, что он до сих пор чувствует его присутствие.

А Мишеля вот уже в какой раз не покидало неприятное ощущение, словно его облили грязью с ног до головы. В последнее время после общения с родителем это чувство только усиливалось, и возникало желание помыть руки, как можно тщательнее, чтобы эту грязь смыть.

Катерина, как и было велено, ждала на улице, возле кареты. Ксения уже сидела внутри, страшно недовольная и обиженная на Мишеля за то, что он посмел по достоинству оценить колкую фразу этой негодной девчонки, Александры. Демонстративно проигнорировав появление жениха, она отвернулась, сделав вид, что изучает оживлённую улицу.

«Ну да Бог с ней», – подумал Мишель и остановился возле сестры, терпеливо ожидавшей его появления. В глазах её застыл немой вопрос, и она тихонечко, чтобы не услышала Ксения, прошептала:

– Ну что? Что он сказал? Отдал записку?

Мишель молча, без слов, протянул сложенный напополам лист бумаги. Катерина развернула его и принялась внимательно читать.

– Что скажешь? – полюбопытствовал Мишель, заметив, как помрачнело её красивое личико.

– Иван Кириллович уверял тебя, что это её предсмертная записка? – уточнила девушка, растерянно глядя на брата.

– Да. Самое интересное, что почерк-то её, ну или, по крайней мере, очень похож.

– Да нет, в самом деле, это её почерк! – уверено сказала Катерина, вернув записку Мишелю. – И писала это послание тоже она, своей рукой. Когда он забыл о дне её рождения, и она решилась уйти от него насовсем, забрав с собой все вещи и заодно меня. Это было полтора года назад, Мишель. Она написала эту записку полтора года назад.

Александра всегда считала, что главное – уйти с высоко поднятой головой, сохранив достоинство, а потом хоть трава не расти. Верная самой себе, она ушла королевой, но самообладание, к сожалению, за ней не последовало, оставшись где-то там, за дверями, в коридоре.