— Подумай хорошенько. Еще не поздно сбежать. Если в синагогу не войдешь, а останешься стоять в луже, завтра все еще будешь завидной невестой.

Наконец из избы вышел раввин. Он объяснил, что церемония будет не совсем по правилам, что многие ритуалы выполнить невозможно.

— Не будет ни ритуального омовения в микве, ни освидетельствования ритуальной чистоты невесты, то есть ее проверки на статус ниды, да и ктубы, брачного контракта, разумеется, не будет. Но это неважно. В этой стране Всевышний, да будет свято имя Его, и не такое видел. Важно, что несете вы в сердцах ваших.

Потом раввин сказал, что в день свадьбы надо покаяться в прошлых грехах. Марина и ее супруг входят в новую жизнь перед Господом и в своем союзе обретают новую душу, очищенную от прежних грехов, если Всевышний дарует им сегодня прощение. И об этом Марина должна подумать, даже если она и не знает покаянных молитв.

Все свершилось очень быстро. Женщины ввели Марину в избу, которая была обставлена очень скромно: простые скамьи и что-то вроде книжного шкафа — в одном углу, а напротив — алтарь с семисвечником и цилиндр из светлого дерева, в котором хранился свиток Торы. В центре — белый балдахин на четырех опорах. Раввин встал под этот балдахин, произнес несколько слов на иврите и позвал Эпрона, уже одетого в черное пальто, встать рядом. Потом женщины подвели и Марину к этому сооружению. Майкл вынул из кармана пальто прозрачную вуаль, накрыл Марине голову и за руку ввел ее под балдахин. Вокруг зазвучали псалмы. У Марины слезы навернулись на глаза и перехватило дыхание, она едва различала черты любимого лица, когда Майкл провел ее вокруг раввина. Голоса певших возводили вокруг них стену нежности и тепла. Потом раввин громко произнес какие-то слова. Эпрон, держа Марину за руку, тоже произнес на идише: «Если я забуду тебя, Иерусалим, — забудь меня десница моя, прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего».

Марина увидела у Майкла в руке стакан, который тот бросил назад через плечо. Стакан ударился об пол, и Майкл раздробил стекло каблуком. Крики радости наполнили маленькую синагогу. Итак, они стали мужем и женой. Майкл поднял вуаль и поцеловал Марину. Им желали счастья. Женщины обнимали Марину, прижимали к себе и шептали:

— Ты такая молодая, такая красивая. У твоего мужа на роду написана удача. Дети ваши родятся для лучших дней. Тебе будет светить солнце!

Какой-то человек собрал осколки разбитого Эпроном стакана и аккуратно сложил их в овальную берестяную коробочку, которую тут же вручил молодым. Раввин отдал каждому листок бумаги величиной с ладонь, на котором каллиграфическим почерком были написаны на идише их имена, а также указывалось, что 8 тишри года 5704-го от сотворения мира Майкл Эпрон и Марина Андреевна Гусеева пред лицом Господа стали мужем и женой. Женщины подали им по бокалу вина и пресное печенье с кунжутом. Потом мужчины четкими умелыми движениями убрали брачный шатер и вытащили опорные столбы из отверстий в полу. Другие забрали с алтаря семисвечник и Тору, сложили их в холщовые мешки вместе с другими книгами из шкафа и отнесли все это в стоящие у крыльца повозки. В одно мгновение изба опустела, и о синагоге напоминали только дырки в полу.

Мужчины в длинных черных пальто взяли мулов под уздцы, а женщины в цветастых платках устроились на тележных скамьях. Они махали руками в знак прощания, пока телеги не скрылись вдали. От чрезмерного волнения Марину качало, словно от вина, и она все махала рукой в ответ, пока Эпрон не начал торопить ее:

— Нам тоже надо ехать. Лучше, чтобы нас здесь не видели. А то у хороших людей будут неприятности. Не забудь: синагог и раввинов в Биробиджане не существует.

Он взял ее за талию и обнял.

— Но ты ничего не бойся. Это был не сон. Ты моя любимая жена!

Когда ЗИС выехал на дорогу, Марина все еще держала в руке и бережно разглаживала полоску бумаги, на которой ее имя навеки было поставлено рядом с именем любимого. Минуту она колебалась, не должна ли сказать Эпрону всю правду. Сказать, что он женился на поддельной еврейке, а значит, весь этот ритуал был просто иллюзией или даже ложью. А был ли он ложью? И где была правда? За эти месяцы она стала еврейкой. Такой же, как Бэлла, бабушка Липа, другие. «Неважно, еврейка ты или нет, моя девочка. В Биробиджане об этом не спрашивают, — так говорил ей Михоэлс. — Всему научишься. Выучишь идиш. Станешь большой еврейской актрисой, которая никогда не теряет самоиронии. Эту цену ты должна заплатить за право принадлежать к нашему народу. Для нас Биробиджан — это новый Израиль!» А не это ли происходило с ней сейчас? Не в этом ли была настоящая правда? Марина Андреевна Гусеева стала женой Майкла Эпрона перед лицом еврейского бога. И никакой другой правды не было. Бумажка от раввина сделала ее сильнее. Если бы она могла, она вставила бы ее в ладонь навек, будто в рамку. В тот вечер, когда они впервые после свадьбы занимались любовью в маленькой комнатке дома, предоставленного им для ночлега, она все еще держала в кулаке эту священную для нее полоску бумаги.

В последующие недели, как и в своих предыдущих поездках, Майкл и Марина посещали деревни и воинские части. И везде Эпрона с нетерпением ждали, а он лечил, успокаивал, прописывал обезболивающее, мази, словом, облегчал страдания. Да и Марину везде ждали с волнением и радостью. Некоторые замечали, что в ее игре что-то едва заметно изменилось — она стала серьезнее. Будто слетела летняя беззаботность. Но эта легкая грусть не снижала эмоционального подъема, и при каждом прощании с нее брали слово, что на будущий год она вернется вместе с теплыми днями. На обратной дороге им пришлось на двое лишних суток задержаться в Бабстове — на последнем этапе путешествия, в деревне, где было домов пятьдесят. Братья подхватили малярию, и Эпрон не хотел уезжать, пока не убедился, что температура спала. Наконец они оказались на незаметной дороге, ведущей через тайгу к их лесной избушке, где им предстоял настоящий медовый месяц. Погода исправилась. Ветер подсушил дорожную грязь, очистил воздух, который стал прозрачнее стекла, треснувшего под каблуком Майкла в синагоге. Еще засветло они подъехали к избе. Эпрон выключил мотор ЗИСа, привлек Марину к себе, обнял ее и тихо проговорил:

— Подожди. Муж должен перешагнуть через порог дома, неся супругу на руках.

Он выпрыгнул из грузовика, обошел его кругом, Марина со смехом открыла дверцу и ухватила Майкла сзади за шею, чтобы снова поцеловать его. Они не заметили, как в избушке открылась дверь, зато услыхали окрик:

— Эпрон!

Они отпрянули друг от друга.

— Эпрон, не двигаться!

В дверях стоял ухмыляющийся Левин и с ненавистью смотрел на них. Рядом возникла Зощенко, направив на Эпрона пистолет. Она скомандовала:

— Руки за голову!

Марина спустилась из кабины грузовика, цепляясь за куртку Эпрона, который стоял с поднятыми руками.

— Матвей!

Зощенко завопила:

— Отойди от американца, товарищ Гусеева!

Пистолет плясал у нее в руке. Эпрон шагнул в сторону, и та закричала снова:

— А ну, не двигайся!

Марина прошептала:

— Майкл!

В лесу послышался шум мотора, и на краю поляны показались солдаты. Два воронка НКВД заблокировали грузовик. Левин и Зощенко подошли к ним. Марина стояла перед солдатами и кричала: