Шрифт:
– Извини, – сказал я сербу, тряся в воздухе укушенным кулаком. – Снова погорячился.
– Может… устроим, наконец, торжественное рукопожатие? – дружелюбно поинтересовался он.
Сентиментальностей не хотелось. Я равнодушно пожал плечами. Элка пихнула меня в бок, что могло означать только одно: под светлеющим небом, в этой древней степи, я, размазывая от умиления сопли и слюни, должен был побрататься с доблестным сотрудником международной полиции.
– Я забыл, как тебя зовут, приятель, – надеясь оттянуть душещипательный момент, сказал я.
– Данило Златкович меня зовут, старина!
– Красиво. Бабам, наверное, нравится?
– Я редко представляюсь своим настоящим именем.
– Шифруешься?
– Работа такая…
– Не хочешь сменить?
– Нет. Я свою работу люблю.
– Я свою тоже. Но сменить мне её всё равно придётся.
– Так давай к нам, в Интерпол! Ты парень крепкий, резкий, а главное – не трус. Ты нам подойдёшь. Хочешь, похлопочу за тебя?!
– Я тебе похлопочу! – погрозила ему кулаком Беда. – Никаких Интерполов, хватит! Бизя будет моим… моим директором! Договоры с издательствами, общение с прессой, переговоры с киностудиями, организация встреч с читателями, да мало ли что ещё. Ведь стану же я когда-нибудь знаменитой!!
– Вот и устроился, – развёл Дэн руками, и мы громко расхохотались.
И пожали, наконец, друг другу руки, но уже без лишнего пафоса и слюнтяйства.
Небо совсем посветлело, из-за горных возвышенностей показались первые лучи солнца.
Жизнь продолжалась. Без денег, без чистых носков, без розы в стакане, но продолжалась… Я крикнул ей: «Эге-гей!» и получил в ответ жизнеутверждающее эхо.
Мы двинули догонять остальную компанию, но не прошли и ста метров, как нас нагнал старый, дряхлый УАЗик с ржавым прицепом. Харкая чёрным дымом и дребезжа всеми внутренностями, УАЗ резко затормозил. Дверь с лязгом открылась, из неё высунулся улыбающийся Адабас.
– Братья! – заорал он. – И сёстры! А я монгола с тарантайкой нашёл! Он согласен довезти нас аж до Барнаула!
– У нас денег нет, – напомнил я основную проблему.
– Так ему денег и не надо! Он нас за надувную женщину довезёт!
Я заглянул в салон. За рулём и правда сидел желтолицый монгол, он широко и заискивающе улыбался, распространяя запах застарелого перегара. Плохо сфокусированный взгляд подтверждал мои подозрения.
– Он же пьян! – возмутился я.
– Глеб Сергеевич, трезвых монголов тут не бывает, – объяснил Адабас. – Может, где-нибудь в Улан-Баторе они есть, но только не здесь. Поверьте мне, это очень хороший монгол, и потом… он гораздо трезвее нас! Поехали, это последний шанс выбраться отсюда с раненым Германом, собакой и обезьяной. Я вам как местный житель говорю.
Пожалуй, шаман был прав. Я свистнул нашей честной компании и помахал ей рукой.
Идея прокатиться до Барнаула на разваливающемся УАЗе, с пьяным монголом за рулём, привела Сазона в восторг.
– Записывай, Элка! – заорал он.
– Нам в салоне всем места не хватит, – с кислой миной сказала Беда.
– А прицеп на что? – указал назад Адабас.
– Только, чур, я не в прицепе, – мрачно поставила ультиматум Беда.
– Я в прицепе! – захохотал Дэн.
– И я! – отозвался Герман Львович. – Во всяком случае, там гораздо больше шансов остаться в живых, – засмеялся он.
– А мне хоть на свинье, лишь бы домой, – пробормотал Троцкий, залезая в тележку.
Мальцев с сожалением протянул Адабасу резиновую женщину.
– Да надуйте вы уже наконец эту бабу! – взмолился я. – Сил нет на это смотреть! У неё же всё висит! Всё!!
– Вот не знала, что ты такой эстет, – с интересом посмотрела на меня Элка.
– Так она же это… валюта, – смутился я. – А имеет совсем нетоварный вид.
Мы с трудом разместились в УАЗике и прицепе. У меня было много скепсиса по поводу такого способа передвижения по Алтаю, но деваться было некуда. УАЗ вздрогнул, чихнул, плюнул чёрным дымом и помчался навстречу моей мечте о чистых носках и спокойной жизни.
Прочь от границы.
Прочь от степи, шустрых сусликов и проблем с электричеством.
Я вдруг понял, что от счастья хочу кричать.
– Вот, новый поворот! – запел Адабас. – Что он нам несёт…
Оказывается, он отлично знал тексты «Машины времени». И не было смысла уточнять – откуда.
Ведь шаманы – не тёмные папуасы.
Беда
Почему-то никто ни разу меня не спросил, что я люблю писать больше всего.
Я бы ответила – эпилоги.
И не потому, что в них наконец-то можно расставить точки, а потому, что у меня, как у автора есть полное право поставить в конце многоточие…
– Я не евнух, – говорит мне Бизя каждую ночь. – И господи, как я рад, что для того, чтобы любить тебя, Элка, мне не нужно строить шалаш!
– И я рада, – говорю я.
– Врёшь! Тебе нравилось, когда я носился с сучьями и ветками на плечах!
– Чуть-чуть. Это было так эротично!
– Вот-вот, а ещё признайся, тебе нравился Дэн!