Глупы мысли, глупы слова, глупа музыка, глупа вычурная манера исполненія, но въ глупости-то и сила – въ не требующей разсужденія, чувственной животности, отъ которой Кувшинниковы свирпо озлобляются плотью, a Тряпичкины съ умильностью констатируютъ:

– Очаровательница была привтствована долго несмолкавшимъ, безпримрно единодушнымъ ржаніемъ. Мы слышали, что одинъ изъ нашихъ финансистовъ…

Интимныя и даже альковныя подробности о развеселой жлзни «нашихъ финансистовъ» и сильно дйствующахъ торсовъ составляютъ нын весьма существенную часть въ программахъ тряпичкино-кувшинниковской прессы. На столбцахъ ея вы можете найти все: гд, когда, какая кума съ кумомъ сидла; почему петербуржецъ А. поднесъ колье не двиц-торсъ Б.? но двиц-фуроръ В., a двица-скандалъ Г. должна была удовольствоваться браслетомъ отъ нефтяника Д. – и такъ дале, до истощенія всхъ буквъ алфавита, посл чего, пожалуй, можно начать сызнова.

Въ исторіи россійскаго кафешантана – три періода.

1) Патріархальныя времена сдой древности. Публика именовала кафешантанъ выразительнымъ прозвищемъ «шатокабака», a самъ онъ, съ трогательнымъ гражданскимъ мужествомъ, признавалъ себя усовершенствованнымъ «веселымъ домомъ» («для образованныхъ-съ, которые въ Европахъ-съ бывали»). Судьбами своими онъ уподоблялся тогда пушкинскому лшему: «свисталъ, плъ и въ своей дурацкой дол ничего знать не хотлъ». Собственной прессы не имлъ и душу-Тряпичкина звалъ вашимъ высокоблагородіемъ. Объ искусствахъ не помышлялъ, честолюбіемъ не страдалъ и имль одно въ идеал: чтобы инженеръ выкупалъ Альфонсинку въ шампанскомъ, a за безчестіе заплатилъ сверхъ всякаго прейскуранта.

2) Превозвысясь частыми купаніями Альфонсинки и возгордившись соотвтственными платежами за безчестіе, кафешантанъ началъ уклоняться отъ титула «шатокабака» (не разставаясь, однако, съ присвоенными оному выгодами и преимуществами), втайн возомнилъ себя храмомъ искусства и, въ своей компаніи, принялъ манеру говорить о себ: «мы, артисты». Во всхъ этихъ новшествахъ былъ съ горячностью поддержанъ Кувшинниковыми, коихъ, благодаря блестящимъ результатамъ толстовской классической образовательной системы. a также процвтанію научныхъ курсовъ балалаечной игры и призовой зды на велосипедахъ, наплодилосъ видимо-невидимо. Тряпичкина, въ эти средніе вка свои, кафешантанъ звалъ достопочтеннйшимъ Иваномъ Ивановичемъ и, умоляя «не забыть въ статейк-съ», горячо пожималъ ему руку, иногда не безъ тайнаго «прилагательнаго».

3) Вка новые. При прогрессивномъ рост въ обществ русскомъ процента Кувшинниковыхъ – благодаря тому, что къ курсамъ балалаечнымъ и велосипеднымъ прибавились атлетическіе и, какъ высшее учебное заведеніе, учреждено Русское Собраніе, – кафешантанъ окончательно усвоилъ себ гордость сатаны и не только во всеуслышаніе объявилъ себя искусствомъ, но и первымъ между искусствами. Открылъ, что свистать, пть и ничего не знать, кром своей дурацкой доли, есть истинное назначевіе человчества, удовлетворять коему возможно и должно не только въ трактир и веселомъ дом, но и въ оперныхъ и драматическихъ театрахъ, и въ симфоническихъ собраніяхъ – всюду, гд есть касса, жаждущая сбора и способная снабжать Кувшинниковыхъ билетами. Съ душою-Тряпичкинымъ сталъ свой человкъ, зоветъ его «mon cher» и, когда недоволенъ имъ, замчаетъ: «кажется, плачу?!» Протесты искусствъ, изумленныхъ вторженіемъ въ ихъ мирную область совершенно неожиданнаго, новаго собрата, освистываются Кувшинниковыми, какъ запоздалая претензія:

– Искусство? честное искуссіво? – грохочутъ Кувшинниковы, – a ежели мы вамъ жрать недадимъ? Искусничайте натощакъ.

Съ своей спеціально кувшинниковской точки зрнія эти откровенные господа, конечно, имютъ полный резонъ. Имъ нравится кафешантанъ, они желаютъ сидть въ кафешантан, – стало быть, и долженъ для нихъ существовать кафешантанъ, a не иной храмъ искусства. Кому достаточно Пригожаго, тщетенъ тому Бетховенъ; кто упоенъ дввцею-торсъ, «несравненною исполнительницею цыганскихъ псенъ», тотъ весьма хладнокровно обойдется безъ Долиной въ опер, безъ Ермоловой въ драм, зачмъ ему Направникъ и Вержбиловичъ, Дузэ и Муне Сюлли? Долины, Ермоловы, Направники, Вержбиловичи это прекрасно знаютъ и лаврами y Кувшинниковыхъ никогда не льстились, не льстятся и льститься не будутъ. Ихъ область отгорожена отъ Кувшинниковыхъ высокою, непроницаемою ствою.

Но Кувшинниковымъ неймется.

– Желаю черезъ стну!

– Зачмъ вамъ? Тамъ для васъ все дико, чуждо, скучно.

– Желаю черезъ стну! A для веселости двицу-торсъ прихватимъ: пущай съ нами лзетъ и псни поетъ!

И вотъ Кувшинниковы уже по ту сторону стны (охотники подсадить и лстничку принести и поддержать, за хорошую мзду, всегда найдутся), шаркаютъ ножками, рекомендуютъ и рекомендуются.

– Бетховенъ будете? Изъ нмцевъ? Слыхали. Шпрехенъ зи дейчъ, значитъ. A вотъ – Пригожій-съ, тоже композиторъ. Однимъ рукомесломъ, стало быть, занимаетесь, – коллеги. Почеломкайтесь.

– Здрассте! Позвольте вамъ быть знакомой. Артистка двица-торсъ. Товарищъ по искусству. Будемъ вмст служить русской антилигенціи…

Протянутыя длани, не столь къ удивленію, сколь къ озлобленію Кувшивниковыхъ, остаются безъ пожатія…

– Брезгуете, слдовательно? Ха-ха-ха!

– Не пара мы. Разныя y насъ дороги.

– Не пара? Ха-ха-ха! Ноздревъ, жарь! Тряпичкинъ, строчи!

И пошла писать губернія. Ноздревъ осипъ, организуя клаку во славу двицы-торсъ и въ поношеніе артисткамъ, ее не признавшимъ. Тряпичкинъ переполнилъ свою «газетку-съ» филиппиками противъ отказа лицемрныхъ жрицъ серьезнаго искусства принять кафашантанное сокровище, во всей его неприкосновенности, въ свою строгую семью.