Агейкин будто угадал его желание, поднялся со стула. В дверях он остановился и, стоя вполуоборота, сообщил:

— Для вашего сведения: прокурор дал санкцию на задержание Вяткина. И второе: медэксперт установил, что смерть Святского произошла в результате падения.

— Не исключено, что это несчастный случай? — с надеждой произнес Трушин.

— Несчастный для Святского. А вот отчего он упал — сам или помогли Барыкин с Вяткиным, это еще предстоит выяснить.

Трушин молча склонился над справкой.

Проходя мимо комнаты Раисы, Вячеслав остановился и постучал в дверь.

— Кто там? — послышался сердитый голос.

— Свои, — ответил он и вошел.

— Чего вам?

— Не сердитесь на меня, Раиса, — сказал Вячеслав. — Да, я сказал следователю о выстреле в окно, но какие у нас основания это скрывать? Мы не верим в его вину и поэтому должны говорить правду. Одну только правду, понимаете?

У Раисы на щеках появился легкий румянец.

— А вы и вправду не верите? Что он убил?

— Не верю.

Раиса кивнула. А потом вдруг заплакала. Сквозь слезы сказала:

— Вы слышали? Следователя сменили. Прежнего турнули за то, что он в Костину вину не верил. Теперь он пропал.

Вячеслав приблизился к девушке, взял ее за руку.

— Успокойтесь. Обещаю вам приложить все силы, чтобы помочь Барыкину. Но вы должны мне помочь. Расскажите без утайки, что вы делали с того мгновения, когда после выстрела в окно покинули Дом приезжих и отправились на встречу с Клычевым и Костей. Не стесняйтесь меня. Я ведь скоро уеду, и все ваши тайны уедут вместе со мной.

На лице Раисы отразилась мучительная работа мысли. Казалось, она решала для себя вопрос, верить Вячеславу или нет.

Потом заговорила… Но главное приберегла к концу. Когда Вячеславу показалось, что все интересное он уже услышал, Раиса сделала паузу, потом повернулась, подошла к кровати и достала из-под подушки несколько листов, вырванных из амбарной книги и соединенных канцелярской скрепкой.

— Вот, — сказала она.

— Что это?

— Письмо с того света.

— То есть?

— Григорий Трофимович написал это письмо вам. Оставил в тот самый вечер. Никого из нас не застал и подсунул мне под дверь. Чтобы я, значит, передала вам. Вы прочтете и увидите: враг Святского вовсе не Барыкин. Но они… Они засудят его, понимаете, засудят. Кто же его защитит? Вы же корреспондент, вы же должны…

По своему опыту Грачев хорошо знал, что многие люди относятся к газетам и журналам, к самим журналистам с необыкновенным доверием. Корреспондент для них — существо особое. Он должен, будто пожарник, сломя голову мчаться по вызову на место происшествия (отсюда ежедневные звонки в редакцию — «…немедленно пришлите корреспондента»), подобно священнику выслушивать самые интимные исповеди («дорогая редакция, мне не с кем поделиться своей бедой, пишу вам»), с решимостью судьи доискиваться до истины, обелять невинных и осуждать негодяев. Поэтому хотя Раиса оборвала фразу на середине, он понял, что она имела в виду. Более того, он чувствовал, что женщина права. В конце концов гордиев узел завязавшихся в леспромхозе проблем был разрублен почти что на его глазах. Он знал, что журналисты имеют право, и многие его товарищи с успехом делают это, вести свое собственное расследование. Только что Вячеслав дал Раисе обещание заняться делом Барыкина. То есть взвалил на свои плечи огромную ответственность.

До сих пор он только описывал то, что уже произошло. И ни разу не вмешался в ход событий. Как, например, его лучший друг Щеглов. Недавно между ними пробежала черная кошка. Выскочил на «летучке», ни с того ни с сего набросился на Вячеслава. Он сказал: «Я не понимаю, что происходит в редакции. Мы обходим все острые темы, больные вопросы. Мои материалы снимают с полосы. А развлекательные зарисовки Грачева печатают. Если так будет продолжаться, я тоже начну писать о сиамских близнецах… Все начнут о них писать. И что тогда будет с нашим журналом? Должна же быть у каждого из нас своя позиция? Или можно и дальше существовать без позиции, без ответственности за происходящее?»

Вячеслав тогда на Щеглова сильно обиделся. Даже перестал с ним здороваться. Хорош дружок! Разгрыз его журнальную репутацию, как гнилой орех. Такая позиция у него, видите ли… О какой такой позиции он там говорит? Непонятно. То есть непонятно было тогда. А сейчас здесь, в леспромхозе, стало понятно. Потому что, не заняв определенной позиции, нельзя сделать дело, ради которого его сюда прислали. Кто он? Участник запутанной и, может быть, небезопасной драмы? Или зритель, спокойно сосущий леденцы в удобной полутьме зала? Так сказать, сторонний наблюдатель?

Вячеслав заперся у себя в комнате и погрузился в чтение предсмертного письма главного инженера леспромхоза Святского.

«Уважаемый товарищ корреспондент! Не знаю, почему я написал „уважаемый“. Я вас совсем не знаю и потому вряд ли могу судить, заслуживаете Вы уважения или нет. Кроме того, Вы-то меня, по всей видимости, не уважаете. При нашей встрече Вы разговаривали со мной свысока, всем видом показывая, что ничего толкового от меня не ожидаете услышать. А собственно почему? Я в полтора раза старше Вас, лес хорошо знаю и люблю, какие у Вас основания не доверять мне? Порочащее меня письмо? Так оно, как я слышал, оказалось анонимным, таким письмам грош цена, их даже решено не рассматривать… Будет ли это? У нас привыкли верить „сигналам“, это вошло в плоть и кровь… С этим так легко не покончишь, так же, как с алкоголизмом… Слишком уж круто мы за него взялись. Вы не подумайте, я не пьющий, душа не принимает. Помню, студентом даже к врачу ходил, чтобы дал каких-нибудь пилюль, хотел пить-гулять вместе со всеми, а не сидеть в одиночку сычом. А сейчас люди лечатся, чтобы не пить. Смешно, не правда ли?