Шрифт:
Это была первая мировая музыка.
А теперь смотрите: есть ли уголок земного шара, где дремлют и не говорят о чудесах переворота?
Наш праздник*
Мы хотели, чтобы наш выход из земли был чудом.
В подземные ходы мы заложили горы мелинита.
О, мы уверены, что взрыв был слышен на Марсе.
Земной шар застонал и бился в агонии. Весь мир на мгновение замер. Но через лаву, пепел и дым мы вырвались своим быстрым миллионом из подземелья.
Были бешены, рвали и метали. Залили целые мили нашей толпой.
В рабочих куртках, в синих костюмах, в нашем защитном индустриальном цвете.
Мы смеемся, мы молодо хохочем. Покрыли землю тысячью прожекторов. Пусть знают во всей вселенной: на нашей планете едут по миру посланники чудес и катастроф.
– Песни!
– Музыки!
– Оратора! – загремели было толпы.
– Ни песен, ни музыки! – заревели железные мосты и постройки.
Наши создания – башни, рельсы, виадуки – подняли гул:
– Мы просим слов, слов новых, вековечных… железных.
– На эстраду! На эстраду! – закричали мы.
Минута – и по воздушным рельсам, за небеса, выше гор, на неведомую трибуну мира помчался силач-локомотив.
Он несся, пылая…
Впереди он воздвигал молнии и радуги синего дрожащего света.
Радуги строились в небосклоны. Купола новых небес теснились друг на друга, в эфире вырастал лучезарный туннель и все манил, все манил нашего железного делегата выше, все выше.
Локомотив рычал, радостно стонал и бил по воздушным рельсам.
И чудо: он не уменьшался, он рос.
Железные лязги всё громче.
Каскады железного рева заглушали смерчи и бури, схоронили весь гомон ярмарок, заводов, военных снаряжений, заставили забыть землетрясения и вулканы.
Вверху гремел над нашими толпами агитатор труда.
Он бил по рельсам, как по струнам.
С железного Монблана неслась в наши рабочие толпы воздвигнутая нами поэма… восторженный крик машины, торжествующая песня кованого металла:
– Миллион!
Мой отец и ученик мой.
Мое дитя и родитель.
Я… угрожаю!
Твоим именем, стальной душой твоей, твоим смелым телом, бесстрашным чудесным мозгом твоим, твоей пылающей улыбкой и железным замахом твоим…
Я угрожаю!
Ко мне, ко мне, миллион, твое внимание.
Я знаю, чего ты ждешь.
Ты хочешь переворота… катастрофы.
Я делатель, я автор катастроф!
Она – пришествие.
Она – крушение.
Провал миров.
Явленье новых.
Но, миллион мой, ратник инструмента, мой гений рычага, мой друг.
Гордый и спокойный.
Я гремлю на весь мир твоим голосом и всему дрожащему, всему паническому, грожу своим железным неумолимым расчетом:
Катастрофу я рассчитал до секунды и до миллиметра…
Тише.
Считайте секунды.
Огонь доходит до светопреставления…
Пар грозит безумьем взрыва и грохота…
Смотрите: на небе – манометр. Он победно говорит о решительном кануне.
Мгновенья…
Последние…
Локомотив мгновенно титанически и мятежно вырос. Он восстал.
Рельсы загремели радостью и ужасом риска…
– Мальчик, мальчик, выключи!
Выключи.
Это пока репетиция…
– Сделано!.. – произнес малютка среди полной тишины и картавым детским голосом спокойно сказал:
– Теперь мы готовы к этому чуду в каждое мгновенье.
Ответьте срочно!*
Это было?
Котельщик из Дублина вышел на эстраду рабочего театра в Берлине.
Рабочую залу спросил:
– Хотите?
Вуду ударять молотком по наковальне.
И, во-первых, буду ударять ровно 60 раз в минуту, не глядя на часы.
Во-вторых, буду ударять так, что первую четверть минуты буду иметь темп на 120, вторую четверть – на 90, третью – 60.
И начал.
На экране за спиной котельщика вся зала увидела рассчитанный темп по первой работе и по второй.
Из залы высыпали 20 сорванцов.
Из них сделали первый номер… [2]
2
В автографе пропуск. – Прим. ред.