Пока я пил чай, Ашгарр стоял у окна и курил, выпуская дым в приоткрытую фортку. Какое-то время молчали. Говорить было особо не о чем, за сотни лет все давным-давно переговорено.

Говорить не о чем.

Но говорить нужно.

Хотя бы для того, чтобы Ашгарр совсем не одичал, мало мне тихушника Вуанга.

– Скажи, почему люди такие? – спросил я, ковыряя ложкой в банке с медом.

– Какие? – не понял Ашгарр.

– Настырные. Даже упрямые.

– Разве это плохо?

– Когда бы они эту свою настырность использовали по делу, то было бы неплохо, а так – ерунда выходит. – Вспомнив хищную мордочку адвоката Ащеулова, я покачал головой. – И лезут, и лезут. И лезут, и лезут. Настырные как черти. И как черти же злые.

Ашгарр сделал долгую затяжку, потом выпустил в три приема дым через ноздри и сказал:

– Если вспомнить Конрада Лоренца с его теорией агрессии как четвертого базового инстинкта человека, то…

– А давай не будем вспоминать Конрада Лоренца, – взмолился я.

– Давай, – легко согласился Ашгарр.

И мы вновь на какое-то время замолчали. Я отхлебывал из кружки остывающий чай, Ашгарр по-прежнему смотрел во двор через окно.

– Сегодня мне ворон на хвост сел, – первым нарушил я тишину.

– Пристрелил? – вяло и как-то чересчур равнодушно поинтересовался Ашгарр.

– Не сумасшедший – в центре города стрелять. Ушел дворами.

– Отличник.

Тут я заметил то, что давно должен был заметить, а если и не заметить, то прочувствовать. Что мое другое «я» не в своей тарелке. Что худо ему. Что оно на пороге депрессии.

Я распахнулся, и дурное расположение духа накрыло меня своим черным крылом.

– Что с тобой? – спросил я, резко повернувшись к окну.

Ашгарр вздохнул, сбил пепел с кончика сигареты в жестянку из-под монпансье и поделился:

– Фаддей проект закрыл.

– Правда, что ли? – не поверил я.

– Правда.

– Чего вдруг?

– Слышал, что Йо замуж вышла?

– Не-а.

– Сообщаю – вышла.

– Ну вышла и вышла, не век в девках сидеть. Что с того?

– Так это… рожать собралась.

– По серьезному серьезу?

– А как еще?

– Да мало ли. Может быть, рекламный ход? С них станется.

Ашгарр еще раз вздохнул и покачал головой – нет, никаких шуток, облом конкретный.

Я подумал: сам себя не подбодришь – никто не подбодрит, – и поторопился сказать:

– Ты это, ты того, ты давай не расстраивайся. Чего раньше времени расстраиваться? Не надо. Что-нибудь придумаем. Что-нибудь сообразим.

– А что тут придумаешь? – пожал плечами Ашгарр и горестно усмехнулся.

– Для кого-нибудь другого писать начнешь, – поднял я идею, лежащую на поверхности.

– Это вряд ли.

– Чего так пессимистично-то, Ашгарр?

– Не пессимистично, а реалистично. Сам подумай – чтобы все концы срослись, такое раз в жизни случается.

– Не дрейфь. Найдем кого-нибудь.

– Кого?

– Ну, не знаю… Найдем. Гадом буду, найдем.

Ашгарр на это ничего не сказал, и на кухне повисла долгая пауза, в течение которой каждый из нас думал о своем. Но об одном и том же. О жизни.

Жизнь длинна, перспективы туманны, финал неясен, думал Ашгарр.

Жизнь длинна, полна сюрпризов и тем интересна, думал я.

Играли мы в молчанку до тех пор, пока я не спросил (не только и не столько для того, чтобы получить информацию, сколько для того, чтобы отвлечь Ашгарра от тоскливых мыслей):

– Как думаешь, где в городе самое крутое место Силы?

Зная меня, как самого себя, Ашгарр не особо удивился резкой смене темы, чуть подумал и предположил:

– Наверное, перекресток Маркса и Ленина.

Я закрыл глаза, чтобы увидеть это оживленное место во всех деталях, и, когда в мозгу с фотографической точностью всплыла нужная картинка, у меня возникли сомнения.

– Помню, Архипыч на этом месте медведя-оборотня убил, но так это сколь же лет с тех пор прошло.

– Дело не в этом, – пояснил Ашгарр. – Вернее, не только в этом.

– А в чем?

– Через дорогу от памятника Ленину второй корпус нархоза стоит, а там в Отечественную военный госпиталь располагался. Помнишь?