При «речевой разработке» «прогноза» он снабжается соответствующей «информацией» из всех смежных контекстов, то есть если речь идет о «страхе смерти», то в «речевую разработку» могут включаться такие тематики, как «болезни», «оказание медицинской помощи», «аварии и катастрофы», «убийства», «дети– сироты», «приметы», «ритуальные услуги» и т. п. [398] Все эти тематики сшиваются в сложные аберрации «картины», редукция которых «в лоб» зачастую представляется невыполнимой задачей, особенно при низком культурно-образовательном уровне пациента. Фабула симптома представлена именно этой «речевой разработкой», нередко она базируется на каких-то событиях в жизни пациента, которые он весьма произвольно увязывает с возникшим у него расстройством. [399] В этих случаях, разумеется, необходимо всестороннее развенчание подобной «ассоциации», однако дело этим, как правило, не исчерпывается.

Главная же трудность заключается в самом факте «напряжения» «схемы» («драйвы», «элементарные эмоции» и т. п.), которое, оставаясь в наличии, не позволяет прервать «речевую разработку» «картины». Последняя же, в свою очередь, усиливает исходное «напряжение» «схемы», вовлекая в ситуацию новые контексты, а соответственно, и новые элементы «схемы», которые этими контекстами представляются. В результате этих «наработок» у пациента, разумеется, изменяется и стереотипное поведение. В принципе эти изменения преследуют так называемую «вторичную выгоду», однако последняя лежит в плоскости движения по пути наименьшего сопротивления, что, как правило, приводит к ухудшению ситуации. [400] Впрочем, эти ухудшения – ничто по сравнению с эффектом изменения стереотипного поведения, поскольку само это изменение актуализирует «элементарные эмоции», которые, действуя в «схеме», дополнительно потенцируют «речевую разработку».

Кроме того, необходимо учитывать и еще один немаловажный нюанс – по сути дела, «прогноз» является той «негативной программой», которая определяет поведение пациента (поскольку «прогноз» принимается им за реальность и «рисует» будущие события). Таким образом, пациент, «прогнозирующий», что ситуация будет для него пугающей или же что будущее его «беспросветно», уже начинает пугаться, или ничего не делает для того, чтобы в жизни его произошли какие-то существенные изменения [401] 789. Когда же страх действительно осознается (в предполагаемой пациентом к осознанию ситуации), а его пассивность и бездеятельность действительно приводят к неблагоприятным последствиям, то данные обстоятельства воспринимаются пациентом как подтверждение правильности его «прогнозов». [402]

Возвращаясь к феномену «планирования», нужно еще раз уточнить: «планирование» – это принятие пациентом решения относительно того, что он будет делать сейчас. С одной стороны, это крайне существенно, поскольку достигается своего рода «заземление» пациента, он обращается к наличным событиям, а не к предполагаемым. С другой стороны, осуществляется принцип поведения в отношении поведения, поскольку в такой ситуации, то есть «планируя», пациент ощущает собственную ответственность за результаты своих действий и не может более пенять на «внешние обстоятельства». Наконец, поведение пациента при «планировании» становится целесообразным, то есть предполагает своего рода самоинструкцию на предмет того, что он может и должен делать.

Прежде чем говорить собственно о диагностических возможностях, необходимо вспомнить «основную формулу прогноза [403] поведения» Д. Роттера: «потенциал поведения» есть сумма «ожидания» и «ценности подкрепления»790. Здесь важно понять значение понятий «ожидания» и «ценности подкрепления» в теории Д. Роттера. «Ожидание» есть субъективная вероятность того, что определенное подкрепление будет иметь место в результате специфического воздействия [404] 791. Концепция «ожидания» Д. Роттера основывается на условно-рефлекторном принципе: если в прошлом человек за данное поведение в данной ситуации получал положительное подкрепление, то он чаще повторяет это поведение. Ожидание этого подкрепления, основывающееся на прошлом опыте и мотивирующее нынешнее действие, и есть «ожидание», по Д. Роттеру. Иными словами, речь идет о динамических стереотипах, а потому резонны утверждения Д. Роттера о том, что «ожидания» определяют стабильность и единство психики («личности», по Д. Роттеру). Для «прогноза поведения» важна субъективная оценка человеком успеха и неудачи. [405] Под «ценностью подкрепления» Д. Роттер понимает ту степень, с которой человек при равной вероятности получения предпочитает одно подкрепление другому. Наконец, существенно, что «ценность подкрепления» Д. Роттер соотносит с мотивацией, а «ожидание» – с познавательным процессом. Все это позволяет сделать вывод о том, что «ожидание» и «ценность подкрепления» есть две стороны «прогноза» (КМ СПП).

С этими позициями Д. Роттер подходит к понятию «генерализованного ожидания», которое есть не что иное, как «интернально-экстернальный локус контроля»792. Люди с «экстернальным локусом контроля» полагают, что их успехи и неудачи регулируются внешними факторами, такими как судьба, удача, счастливый случай, влиятельные люди и т. п., то есть зависит от «внешних» условий, а не от самого человека. Напротив, «интерналы» полагают, что и удачи, и неудачи определяются их собственными действиями и способностями, они чувствуют, что сами влияют на подкрепления, неслучайно потому тревога и депрессия у них встречаются реже, чем у «экстерналов», а уровень адаптации выше793. «Экстерналы» и «интерналы» представляют собой крайние полюса, тогда как большинство людей распределяется между этими экстремумами [406] 794. Для определения «локуса контроля» в практической деятельности психотерапевта следует внимательно анализировать склонность человека к «прогнозированию», то есть то, насколько хорошо он «знает» будущее, что, очевидно, характеризует «экстернальность»; «интерналы» же, напротив, не знают будущего, хотя достаточно полно определяют желаемые цели и необходимые условия их достижения.

Очевидно, что «экстерналу» значительно труднее дается «планирование» своего поведения, нежели «прогноз» будущего, поскольку описать течение внешних, не зависящих от него событий, по странности, ему оказывается легче, чем собственное поведение. «Интерналы», напротив, легче справляются с задачами «планирования», полагаясь на собственные силы; они прежде всего определяют то, как они должны себя вести, что они должны делать, и четко очерчивают границы того, что от них зависит. Они, как правило, недолго пребывают в растерянности по поводу жизненных трудностей и если попадают к психотерапевту, то лишь от того, что по тем или иным причинам оказываются не способны свои возможности реализовать.

Впрочем, здесь важно отметить и весьма существенный недостаток «интернального» принципа поведения: в этом случае человек оказывается менее восприимчивым к разнообразным нюансам внешних событий (к чувствам других людей, множественности аспектов одной и той же ситуации и т. д.), поэтому экстремум «интернальности» также не может являться абсолютным примером для подражания и может вести к дезадаптации, но уже другого рода, нежели у выраженных «экстерналов». Кроме того, «интерналы» нуждаются в авторитете, но не в том, который бы указывал как следует поступать, а в том, который бы предоставлял информацию. Вместе с тем это позволяет им легче усваивать психические механизмы, которые осваиваются на психотерапевтических занятиях, они с большей тщательностью выполняют «домашние задания», по крайней мере, всегда готовы дать четкий отчет – что они сделали, чего они не делали. «Экстерналы» же в этом случае начинают ответ с объяснений, почему они чего-то не сделали, и готовы продолжать такую «дискуссию» неограниченно долго.