К тому времени, стараниями Шуры, её мама уже выздоровела, и девушка, нисколько не мешкая, собралась в Новошахтинск. Она прекрасно понимала, что это очень опасно, что на заполненных вражьими войсками дорогах её могут остановить, схватить по подозрению в партизанстве, или изнасиловать. По сути, у неё не было никаких прав — её могли застрелить и сбросить в ближайшую балку просто так, чтобы не мешалась, кругом ведь так много было мёртвых тел…

Но всё же она, ни мешкая не минуты, пошла. Ведь она слышала мрачные рассказы о том, что порой задержанных беженцев не выпускают, а направляют в Германию, откуда уже нет возврата.

И с какой же мучительной, невыносимой болью сжималось сердце Шуры Дубровиной, когда она только представляла, что ей никогда больше не доведётся увидеть Майю Пегливанову…

И, хотя не было у неё ни крыльев, ни знакомых лётчиков, до Новочеркасска она не шла, а буквально летела.

Там, за спиной, оставалась её мрачная мазанка, и ещё большая, нахлынувшая со всех сторон в виде пьяных полицаев, непроходимая тупость, пошлость. И когда она шла по дорогам, то такая же НЕжизнь окружала её со всех сторон; а вот Майя, к которой она так стремилась, являлась для Шуры воплощением той светлейшей жизни, составляющие которого образование, искусство, творчество — и просто, наполненная энергичной, нужной людям деятельностью жизнь — вот, чем являлась для Шуры Дубровиной Майя Пегливанова.

Ну а что её, Шуру, ждало после встречи с Майенькой? Ведь и её могли угнать в Германию. Но пусть даже и так — Шура готова была к любым испытаниям, лишь бы не оставлять свою милую подругу, лишь бы быть с нею рядом, и чувствовать это безудержное биение Жизни. Пусть и недолго им жить осталось, но, по крайней мере, эти дни они проведут вместе.

Но вот и встреча столь долгожданная. Подруги бросились навстречу друг другу, и, крепко обнялись.

Шура говорила, немного картавя, что очень к ней шло, наделяя её каким-то индивидуальным, очаровательным шармом:

— Ну вот, Майя, и встретились. Раньше, чем рассчитывали; и теперь, дай бог, уже не расстанемся…

Их не погнали в Германию, а велели расходиться по своим домам. Причём с этой повесткой пришёл от коменданта Новошахтинска полицай — из местных предателей. Но он не умел читать по немецки, и бумажка перешла к Майе Пегливановой, которая, взобравшись на телегу, перевела своим громким и выразительным голосом собравшихся вокруг людям.

Тронулись в обратный путь, но, когда проходили у какого-то маленького хуторка, оттуда выскочил растрёпанный, давно не мывшийся полицай, и, подбежав к одной большой телеге, на которой сидели только женщины и дети, закричал:

— Всё! Приехали! Слезай!!

— А в чём дело? — испуганным тоном спросила одна из женщин, а несколько детишек, из тех что помельче, захныкали.

Полицай усмехнулся, и заорал ещё громче:

— Слезай и всё! Без разговоров! Телега нам нужна, ясно?! Дальше пешком потопаете!

И тогда к полицаю обратилась Майя Пегливанова:

— Эй, выслушай-ка нас!

Тон у Майи был самым презрительным, и она в самом деле презирала этого изменника Отчизны.

Полицай нагло осклабился, повернулся к ней, и выдохнул:

— Ну, чего?!

— А дело в том, что у нас есть бумажка, — всё тем же презрительным тоном говорила Майя.

— Чего за бумажка? — хмыкнул полицай.

— А от начальника! — грозно проговорила Майя.

При слове «начальник» полицай сразу вытянулся; и он спросил испуганно-напряжённо:

— От какого начальника?

— От коменданта Новошахтинска, — бросила ему с презрением Майя.

Полицай аж посерел, и громко щёлкнул челюстями.

Он спросил даже уже и с робостью:

— А можно бумажку то посмотреть.

— Ну посмотри-посмотри…

И Майя протянула ему ту самую, случайно оставшуюся у неё в кармане бумажку, на которой комендант Новошахтинска на немецком языке требовал беженцам убираться восвояси. И Пегливанова совершенно верно рассудила, что этот, чем-то похожий на облезлого, пьяного и побитого пса полицай, просто не может знать немецкий язык. Он и на своём то родном языке изъяснялся с большим трудом. Он повертел в своих грязных пальцах бумажку, и пробурчал:

— Что то я не разберу, чего тут написано?

Майя с отвращением приняла этот сразу ставшую засаленной листик, и продекламировала:

«Людям, которые передвигаются с этими телегами, никаких препятствий не устраивать, а везде их пропуск, и даже помогать, чем возможно. Комендант Новошахтинска, генерал Вильгельм Гад».

Каждое слово вылетало из уст Майя с таким искренним, властным чувством, что полицаю даже и в голову не пришло, что его надувают. И он спросил, уже испуганно, опасаясь, как бы его не наказали: