Виктор не устоял на ногах, и выпустил Захарова. Тогда Соликовский выкрутил уже сломанную руку, повалил Виктора, и заорал на стоявших чуть поодаль полицаев:

— Да чего ж вы ротозеи?!

Полицаи подскочили, и вновь начали избивать Виктора ногами.

— Ладно, довольно. Его живым надо сбрасывать, — заметил Соликовский.

— Сбросьте его! Сбросьте скорее! — раздавались со стороны испуганные повизгивания Захарова.

Два полицая подтащили Виктора к краю шурфа. Соликовский встал напротив него, и спросил:

— Ну, так что? Что ж ты перед самой смертью скажешь?

И тут раздался воодушевлённый голос Ваня Земнухова:

— До встречи, Витя.

— До встречи, Ваня! До встречи все, кого любил! А как, всё-таки, прекрасна жизнь! — то были последние слова Виктора, после чего его сбросили в шурф.

Рядом с Ваней Земнуховым стояла Уля Громова: палачи оставили её дивные очи, но везде, где она ступала, оставались кровавые следы — кровь стекала не только из её истерзанной кованными сапогами груди, но и из звезды, которую вырезали у неё на спине, накануне казни.

Ваня говорил:

— Они ждут от нас слабости, а я чувствую воодушевление. После этих избиений, мысли должны были бы течь бессвязно; но нет — против всех правил, я чувствую творческий подъём. Ведь ты рядом Уленька, и я очень-очень тебя люблю.

— И я тебя люблю, Ваня. И смерть нас не разлучит, — молвила Уля.

— Как же это хорошо: знать, что ты любим и сам любишь. Жаль, что столько не успел написать: поэмы, романы… Ну, да что о печальном. Вот стихотворение, которое, кажется, только сейчас сочинил:

Соликовский подскочил к ним. Он вновь захрипел от ярости: вспомнил, как впервые увидел этого юношу на сцене клуба, где тот читал своё стихотворение «На смерть поэта»; и ещё тогда Соликовский почувствовал его духовное превосходство, теперь это превосходство буквально било палача в глаза.

Соликовский замахнулся было на Ваню, но вспомнил, что делал это уже многократно. Тогда он вытаращился на Ульяну, и просипел:

— А ты что, красотка, думаешь; твоим последним воспоминанием в этой жизни будут стихи твоего поэта?! О, нет! Эй, Давиденко, тесак сюда!

И полицай Давиденко подтащил большой тесак, который они захватили из тюрьмы. Два других полицая пинками и ударами прикладов повалили Ваню Земнухова на колени возле самого шурфа.

И вновь заорал Соликовский на Ульяну:

— Ну, гляди! Тебе на смерть не стишок будет, а кое-что получше! Вот он, подарок от меня!

С этим воплем, он замахнулся тесаком, и отрубил Ване Земнухову голову. И голову, и тело тут же сбросили в бездну.

Уля Громова подошла к шурфу. Поправила не сломанной рукой слипшиеся от крови волосы, посмотрела вверх на жемчужины звёзд, и увидела среди них ту единственную, которая выглянула из-за туч в ночь её ареста. Уля улыбнулась этой звезде, и молвила:

— Ну вот мы и встретились вновь, милая звёзда.

И бросилась в шурф.

Затем палачи вернулись к бане, где присмотром других полицаев и немецких жандармов ещё оставались молодогвардейцы и взрослые подпольщики. И вновь Соликовский выкрикивал имена, а его подручные хватали людей и тащили их к шурфу.

Был среди них и Толя Попов. Когда вызвали Улю Громову, он, забывши обо всём, бросился за ней, но тут же упал, потому что ступня его правой ноги была отрублена на одном из последних допросов Соликовским.

Страх совершенно оставил Толю Попова, и теперь он думал только о том, когда же вновь увидится с Ульяной.

Но вот настала и его очередь. Палачи хотели схватить его и тащить по окровавленному снегу волоком, но товарищи бережно подхватили его, и понесли к месту казни.

И страха совсем не было. Что-то орал на него Соликовский, что-то голосил издали Захаров; но всё же это уже не имело никакого значения. Затем палачи всё-таки схватили его за руки, и толкнули в бездну. Но то последнее, что он увидел перед падением, был величественный шатёр звёздного неба… Там, в небесах, всё было наполнено жизнью. Туда, к этому свету расчудесному стремился Толя, но он полетел вниз.