— А можно посмотреть? — попросил Витя.

— Нет, Витя. Ты только не обижайся. Вот свои стихи я тебе могу и зачитать, и даже на память переписать, но Олег мне эти стихи доверил, и сказал: никому их не давай, никому не показывай, он, мол, стесняется.

— Ну хоть хорошие стихи то? — поинтересовался Витя.

— Да, в общем, для шестнадцатилетнего паренька, неплохие. Главное, искренние. Призывают к борьбе с врагом…

— Ну зачитай, Вань, право.

— Нет, Витя. Раз я ему пообещал, что никому не покажу, так как же могу своё обещание нарушить?

— Вот, молодец! Узнаю Ваню Земнухова, — похвалил Витя. — Это парень, который верен своему слову до конца. Такой не подведёт. Впрочем, что же я говорю «парень» — ты у нас профессор!

— Витя, что ты…

— Не — я серьёзно. В общем, что касается Олежика, то я насчёт него ещё не совсем уверен, хотя твоя рекомендация многого стоит. Но, Ваня, я с ним ещё встречусь, поговорю с глаза на глаз, и, очень даже вероятно, что на одно из следующих заседаний штаба будет приглашён и он. Ты же ему пока ничего про нашу организацию не говори, а только намекни…

— Да, конечно, Вить. Как скажешь… Организатор ты наш…

— Организатор то, конечно, организатор. Но вот сказал я: «не говорить про организацию», а организации то ещё и нет. Одни планы… Но, впрочем, уже недолго до нашего первого собрания осталось. Ещё вопрос: Вань, а ты не знаешь что-нибудь про Первомайские группы?

— Нет, — покачал головой Земнухов. — Знаю только, что есть там боевая молодёжь: и юноши, и девушки. И уверен, что ведут разговоры похожие на наш с тобой.

— Ну тогда вот что, Ваня: я пока попробую Тюленина найти, а ты — сходи на Первомайку. Ведь ты уже у них в школе в прошлом году пионервожатым работал. Многих знаешь…

— Да, Вить, я тоже об этом думал, и с удовольствием исполню это задание.

Витя ещё раз поблагодарил Ваню и его родных за угощение, и ушёл.

Некоторое время Ваня Земнухов провёл в своей комнате. Он снял очки, и теперь весь мир казался ему расплывчатым…

И никто не видел Ваню в эти мгновенья, а если бы увидел, то поразился бы тому прекрасному вдохновению, которое ярким пламенем сияло в его близоруких глазах.

Да — Ваня не погрешил против истины, когда сказал, что он думал сходить на Первомайку. Но он собирался туда сходить не только из-за молодёжи, которую конечно же надо было объединять, но и из-за девушки удивительной красоты, которая училась в той Первомайской школе, где он некоторое время был пионервожатым.

И если Ваня получил аттестат о среднем образовании в прошлом году, то девушка должна была закончить десятый класс буквально за два месяца до оккупации.

Будучи в школе, они разговаривали, но всё как-то мимоходом и не подолгу. И всё же Ваня чувствовал, что он запомнил эту девушку на всю жизнь…

Были, у него конечно и ранние юношеские увлечения. Например, немало своих стихов посвятил он холодной красавице Лине Темниковой, которая хоть и училась на одни пятёрки, но всегда искала в жизни лёгкий путь, и ей бы Ваня не доверил ни одной нынешней тайны.

А ту девушку, которую он встретил в Первомайской школе, звали Улей Громовой. Черноокая красавица, начитанная, и такая загадочная, волевая, с такой душевной глубиной, которую она никому не раскрывала полностью, но которая в ней чувствовалась…

В общем, Ваня часто вспоминал Улю Громову, и хотя не решался ещё назвать своё отношение к ней любовью, но, по крайней мере, сознавал, что она ему далеко небезразлична…

То был один из стандартных краснодонских домов. Довольно, впрочем, просторный, и главное — расположенный неподалёку от бывшего здания милиции, где теперь устроили свою тюрьму полицаи.

Хозяев этого дома не стали выселять в сарай, их просто вызвали в полицию, а затем, не дав взять с собой никаких вещей, отправили на какие-то работы в Ворошиловград.

Во всяком случае, эти люди уже никогда не возвратились в Краснодон, а в их доме поселился начальник полиции Соликовский, а также — его жена и дочь.

С первых же дней Соликовский завёл такой порядок: его дом постоянно охраняли шестеро полицаев, и два эсэсовца, а ещё один наряд полиции патрулировал прилегающую к этому дому часть улицы. Соликовский проходил от тюрьмы к дому, и от дома к тюрьме в сопровождении нескольких полицаев, которые шли впереди и позади него.

А высоченный Соликовский шагал среди них с лицом преисполненным такой лютой, нечеловеческой злобы, что, казалось, он набросится на окружавших его полицаев и как бешеный пёс перегрызёт их глотки. Почти всегда ходил он с плетью, которую плотно сжимал в своём широком, волосатом кулаке…

Полицаи поглядывали на Соликовского испуганно-заискивающе, так как знали, что он вполне может их ударить.

И вот он шёл от тюрьмы к дому, и беспрерывно бранился на охранявших его полицаев самыми гадкими словами — отсчитывал их за какие-то незначительные проступки.