Но он вынужден был идти туда, потому что прошло уже более месяца с тех пор, как отца этого паренька арестовали, и поместили в тюрьму.

Паренька звали Витей Петровым, а его отца — Владимиром Петровым. Да — это был тот самый Витя Петров, который учился в одном классе с Анатолием Поповым, Улей Громовой, Маей Пегливановой, и с другими Первомайцами. Но незадолго до оккупации семья Петровых переехала в посёлок Большой Суходол, куда Витин отец был назначен руководителем спецстройки. И Виктор, который был очень привязан к своему отцу, помогал ему в работе.

В июле 1942 года Петровы пытались эвакуироваться, но у Дона, также как и многие другие беженцы, были остановлены стремительно наступающими немцами, и вынуждены были вернуться в Большой Суходол.

И Витя хорошо запомнил тот день, когда арестовали его отца.

Это был один из тех мрачных августовских дней, когда и город Краснодон и все окрестные сёла (в том числе, и Большой Суходол), заполонили части немецкой армии, а всякие подлецы, став вдруг представителями власти, то есть полицаями — получили власть над честными людьми.

Но Витя Петров старался не поддаваться этому мрачному настроению. Он играл на своей, столь дорогой для сердце гитаре, и получалось у него это просто замечательно, так как он много времени тратил на изучение гитарных приёмов. Да и вообще Витя, также как и товарищи его, был очень разносторонним человеком; он проектировал различные механизмы, и верил, что в будущем создаст такие машины, которые избавят людей от излишнего физического труда; в то же время он много времени отдавал именно физическому своему развитию: переплывал Донец от берега до берега, поднимал на руки маму… Но всё же больше всего Витя любил музыку. Он импровизировал на гитаре, и временами выходили у него такие дивные, прекрасные мелодии, что они были достойны увековечения, но звучали лишь единожды, и нигде не был увековечены.

Но всё же, несмотря на всё его мастерство, Вите казалось, что отец играет всё-таки лучше, чем он, и действительно — Владимир Петров, был искуснейшим гитаристом, и голос у него был такой, что заслушаешься…

И в те печальные дни, отец, равно как и Витина сестра Наташа, и мать его — сидел дома; потому что он не собирался выходить работать на немцев, но зато уже несколько раз ходил в лес; на расспросы домашних отвечал, что был там по делам, а по его намёкам Витя догадался, что его отец знается с партизанами, и, возможно, в скором времени уйдёт к ним совсем. И, конечно же, сын собирался пойти за своим отцом…

А в тот печальный августовский вечер, они сидели в доме, и слушали, как замечательно играет на гитаре Витя…

И вот, после очередной вдохновенной композиции, начали ему хлопать, говоря:

— Молодец, Витя! Действительно, молодец…

А Витя Петров без излишнего смущенья, но совершено искренне сказал:

— Ну что вы! Я то, может, и не плохо играю, но до бати в этом отношении мне ещё очень далеко… Папа, пожалуйста, сыграй нам…

И вот Владимир Петров принял из рук своего сына гитару и, усевшись поудобнее на высоком табурете, начал играть.

Ах, как он играл! Казалось, — это прекрасная, светлая сила прощалась с жизнью, которую безмерно любила; казалось, это рыдала в самом сердце зимы нежная зима; казалось шёпот всех родных и близких, любящих, но уже ушедших за пределы этого мира людей соединился в этой одухотворённой игре…

Витя Петров слушал, и ему казалось, что каждая нота не только звучит, но и запечатлевается навечно в его душе. Он и не заметил, как по его щекам покатились слёзы, он и не вытирал эти слёзы; от этих слёз было тепло лицу, а ещё теплее было на душе, от игры отца.

И верил Витя, что есть такой прекрасный мир, где всё — это музыка; и нет ничего кроме музыки, кроме положенных на ноты порывов любящей, родственной души.

Так, благодаря дивной игре отца, вырвались они из этого печально-тревожного течения времени, и вознеслись в Эмпирей.

Но тут раздался громкий, и невыносимо грубый стук в дверь. Мелодии оборвалась на половине ноты, словно жизнь, пулей пресечённая.

Владимир Петров отложил гитару, поднялся, и с тем безмерным спокойствием, которым способны говорить разве что сказочные богатыри, которые в одиночку, одной левой могут уложить целые вражьи армии, произнёс:

— Это за мной.

И по какому-то затаённому чувству в глазах, Витя Петров понял, что его отец уже и раньше знал, что за ним придут; и он был готов и к аресту, и к тем мукам, нравственным и физическим, которые должны были последовать после ареста.

И Владимир Петров сказал, обращаясь к супруге своей:

— Ну чего уж там, открывай. Всё равно, дверь выломают.

И Витина мама, безропотно, потому что она ещё не понимала, что это значило, бросилась открывать.

Громко хлопнула дверь, и вот уже целый сонм адских голосов нахлынул: