Шрифт:
Элен. В детстве верил… Видишь, ты, владелец автопарка, что бывает, когда осуждаешь чужие взрослые суеверия, основываясь на своих детских? Ведь ты даже не знаешь, о чем говоришь…
Скрываются за кустами.
Титания в мастерской у Киприана.
Титания. Эй, Дедал{32}, а коров ты ваять умеешь?
Киприан. Что тебе нужно? Я тебя не звал. Иди своей дорогой, творение.
Титания. Тоска! Томленье! Ты меня слышишь?
Киприан. Мне нечего к тебе добавить. Я работаю над новыми вещами.
Титания. Еще несет, еще хранит меня смятенье чувств. Еще обдает, как волной безумия, его жарким сапом… О, когда я приду в себя, мое сердце этого не вынесет! Дедал, я схожу с ума — по быку!
Киприан. Как ты меня называешь? Титания с Луны, ты слишком смело обличьями своими играешь и тасуешь их! К добру не приведет существованье в личинах многих. Подумай о последствиях деяний божественных своих: ведь каждое из них становится законом непреложным.
Титания. Я знаю это без тебя. В твоих уроках мне нет нужды. Так разве не Дедалом тебя зовут?
Киприан. Я Киприан. Ну, по-простому Кип.
Титания. Пойдем, пойдем! Не прячься. Ты тот самый, что Миноса{33} и деточек его ожившими фигурками потешил и прочими игрушками смешными. И муравья за ножку привязал, чтоб нитку протащить сквозь раковины хитрый лабиринт… Теперь ты мне поможешь! Мне, несчастной бабе, самке, у которой течка! Я вопию и все во мне вопит, томясь тоской по белому зверюге. Я сохну по нему, горю! Набухли, как у коровы, все чресла буграми бело-розовой, животной, бесстыжей плоти… Слизью исхожу нечеловеческой — уже почти корова! Жаркой пастью жую лениво — совсем как телка! И болит, болит все тело, и бурленья гул в крови смолкать не хочет, вожделея зачатья — сотвори мне задницу коровью! Иначе я не выдержу, а он не сможет в меня войти, в меня, худую самку человечью, до которой ему и дела нет…
Киприан. Надеюсь, ты припомнишь, что и я с ума схожу вот так же по кому-то, кто на меня совсем глядеть не хочет…
Титания. Не можешь ведать ты моей беды. Что могут люди знать про вожделенье?
Киприан. Теперь ты знаешь, каково мне бегать за Черным мальчиком, мучителем моим…
Титания. Пристрой мне зад, большой, тугой, округлый и мягкий, словно мох, но не обвислый! У моего любимого бока стройны и белоснежны, а рога украшены венками гиацинтов и гладок, словно мрамор, лоб его. Дедал, я так стыжусь, мне так противно быть в этом узкобедром женском теле! Пред очи бога-зверя не могу я предстать такой дохлятиной и клячей!
Киприан. Вообще-то раньше мне вроде удавались большие формы…
Титания. Корову, полую корову!
Киприан. Нет-нет, я работаю на Оберона…
Титания. Чтоб я в нее залезть могла…
Киприан. По идее должно получиться… Но нет, я работаю на Оберона.
Титания. А зазоры ты заполнишь мягкой тканью, сукном.
Киприан. Но ты за это оставишь в покое моего Черного мальчика!
Титания. Причем тут Черный мальчик? Я не знаю, о ком ты говоришь. И что мне до него? Уж никогда ни мальчика, ни мужа не захочет изведать плоть моя. Для радостей супружества людского я, Пасифая{34}, больше непригодна.
Киприан. Но ты оставишь в покое Нормана и отведешь от него свои чары. Обещаешь?
Титания. Обещаю. Что б ни значил он прежде для меня — я все отдам во имя своей животной, новой красоты. Его глазами я смотрю на мир — лишь дерево, лишь озеро, лишь поле. Белы, как он, мои отныне ночи. Бессонница округу высветлит, и белизна его слепит мне очи. Но как, но как его мне осчастливить, чтоб вернулся он до кончиков рогов любви исполнен. Когда б узнать, я б так сроднилась с ним, что кровью каждый вздох его внимала…
В парке. Хельма, до пояса сросшаяся со стволом дерева. Георг обвил этот ствол руками.
Георг. Но Вольф любит Элен, тебя он не любит.
Хельма. Я каждую весну к нему цветеньем и клейкой зеленью навстречу устремлюсь. Я буду сень ему дарить, укрою от ветра и грозы и нашепчу ему слова и стоны любви. Вот только зачать от него я не смогу. Зато я подарю ему чувство надежности, устойчивости, нерушимой верности и здорового жизненного ритма. Ему нечего страшиться моей старости и мертвенной наготы, ибо я всякий раз буду преодолевать смерть, возрождаться, чтобы по весне снова вздымать подле него свою крону, приковывая к себе его влюбленные взоры. Неправда ли, он ведь не станет по осени пугаться чудной, корявой, скрипучей старухи?
Георг. Мне отказал рассудок, когда я женился на Элен. Я видел только ее тело. Оно было как триумфальная арка, и я вошел в него со славой и почестями. Но там, за воротами, оказался всего лишь захолустный городишко, самая настоящая дыра, хуже которой не придумаешь. И вот так, через разочарование, почти внезапно я стал зрелым мужчиной. Теперь, когда разум и желание не в разладе, я вижу: ты куда лучше как женщина. Мне нужна ты.
Хельма. Мало того, что я не могу удержать того, кого люблю, так еще и ты вздумал надо мной смеяться.