Курзалъ былъ наводненъ публикой. Тамъ собрались т-же леди и т-же джентльмены, которые прогуливались утромъ по ллажу, а наканун по дамб. Молодыя особы въ коричневомъ плать и браслетахъ изъ черной бархатной ленты торговали бездлушками въ кіоск или предсдательствовали за столами, гд шла азартная игра въ концертномъ зал. Здсь можно было встртить маменекъ съ дочерьми-невстами, занятыхъ игрой, или гуляющихъ подъ звуки музыки, при чемъ молодежь усердно предавалась втихомолку флирту. Здсь попадались вертопрахи, которые прикидывались сантиментальными и вздыхали, или, наоборотъ, корчили изъ себя свирпыхъ усачей. Здсь сошлись: миссисъ Тоггсъ въ плать янтарнаго цвта, миссъ Тоггсъ въ небесно-голубомъ и капитанша Уотерсъ въ розовомъ. Тутъ парадировалъ капитанъ Уотерсъ въ венгерк съ золотыми шнурами; тутъ были: мистеръ Симонъ Тоггсъ въ бальныхъ башмакахъ, въ золотистомъ жилет и мистеръ Джозефъ Тоггсъ въ синемъ сюртук и гофрированномъ жабо.

— Нумера: третій, восьмой и одиннадцатый! — громко и отчетливо произнесла одна изъ молодыхъ особъ въ коричневомъ плать.

— Нумера: третій, восьмой и одиннадцатый! — повторила, какъ эхо, ея товарка въ такой же форменной одежд.

— Нумеръ третій вышелъ, — сказала первая двица. — Нумера восьмой и одиннадцатый.

— Нумера восьмой и одиннадцатый, — отозвалась опять вторая леди.

— Нумеръ восьмой вышелъ, Мэри-Анна, — заявила первая.

— Нумеръ одиннадцатый! — возгласила вторая.

— Теперь вс нумера разобраны, леди; прошу пожаловать! — сказала первая.

Представительницы нумеровъ: третьяго, восьмого, одиннадцатаго и прочихъ столпились вокругъ игорнаго стола.

— Не угодно ли вамъ бросить, сударыня? — предложила предсдательствующая богиня, передавая стаканъ съ игральными костями старшей дочери дебелой дамы, окруженной четырьмя дочерями.

Между зрителями воцарилась глубокая тишина.

— Бросай, моя милочка Дженъ! — сказала дебелая маменька.

Интересное проявленіе застнчивости, вспышка румянца подъ прикрытіемъ батистоваго платочка, перешептыванье съ младшею сестрой.

— Душка Амелія, бросай за твою сестру, — продолжала видная леди и затмъ, повернувшись къ ходячей реклам макассароваго масла Роулэнда, стоявшей вблизи нея, она прибавила: Дженъ чрезвычайно скромна и застнчива, но я не могу сердиться на нее за это. Безхитростная и простодушная двушка такъ неподдльно мила, что я часто желаю, чтобъ моя Амелія больше походила на сестру.

Джентльменъ съ баками высказалъ шепотомъ свое восторженное одобреніе.

— Ну, что-же ты, дружочекъ? — произнесла почтенная маменька.

Миссъ Амелія бросила кости — восемь очковъ для сестры, десять для себя.

— Хорошенькая фигурка у Амеліи, — шепнула, дебелая леди сухопарому юнош позади нея.

— Превосходная!

— А какой нравъ! Я похожа на васъ въ этомъ отношеніи. Меня невольно увлекаетъ эта живость, эта бойкость. Ахъ! (подавленный вздохъ) я желала бы сдлать бдняжку Дженъ немного боле похожей на мою милую Амелію!

Молодой человкъ искренно согласился съ этимъ желаніемъ. Какъ онъ, такъ и господинъ съ баками, остались вполн довольны.

— Кто это такая? — освдомился мистеръ Симонъ Тоггсъ у капитанши, когда особа низенькаго роста въ синей бархатной шляп съ перьями была введена, въ оркестръ толстякомъ въ черной пар.

— Миссисъ Типпинъ, артистка лондонскихъ театровъ, — сообщила Билинда, справившись съ программой концерта.

Талантливая миссисъ Типпинъ, снисходительно принявъ аплодисменты и крики «браво!», привтствовавшіе ея появленіе, спла популярную каватину: «Дайте мн сказать», подъ аккомпаниментъ своего мужа на рояли; посл того супруги помнялись мстами, жена аккомпанировала мистеру Типпину, который исполнилъ комическую псенку. Вызванныя ею рукоплесканія уступали только бурному одобренію аріи съ варіаціями, исполненной на гитар миссъ Типпинъ подъ аккомпаниментъ мистера Типпина на собственномъ подбородк.

Такъ прошелъ вечеръ; такъ проходили дни и вечера Тоггсовъ и Уотерсовъ въ продолженіе шести недль. Блажь поутру, катанье на ослахъ въ полдень, прогулка по дамб посл полудня, курзалъ по вечерамъ, и всюду одни и т-же лица.

Въ послдній вечеръ, шесть недль спустя, мсяцъ ярко свтилъ надъ спокойнымъ моремъ, которое ударялось въ подножіе высокихъ долговязыхъ утесовъ какъ разъ съ достаточнымъ шумомъ для того, чтобъ убаюкать старую рыбу, не потревоживъ молодой. Въ этотъ тихій часъ можно было различить дв человческія фигуры (если-бъ было кому смотрть на нихъ), сидвшія на одной изъ деревянныхъ скамеекъ, разставленныхъ у края западнаго утеса. Мсяцъ поднялся выше по небосклону во время двухчасового странствія съ тхъ поръ, какъ эти фигуры услись тамъ, между тмъ он все еще не трогались съ мста. Толпа праздношатающихся пордла и разсялась; музыка странствующихъ артистовъ замерла въ отдаленіи; огоньки одинъ за другимъ зажигались въ окнахъ далекихъ домовъ; одинъ сторожевой солдатъ за другимъ проходили мимо, направляясь къ своему уединенному посту, а сидвшая парочка оставалась неразлучной. Нкоторыя части этихъ двухъ фигуръ прятались въ густой тни, но лунное сіяніе ярко освщало ботинку блошинаго цвта и лакированную палку. Мистеръ Симонъ Тоггсъ и капитанша Уотерсъ сидли на той скамь. Они не разговаривали между собою, а молча смотрли на море.

— Уольтеръ вернется завтра, — сказала, наконецъ, миссисъ Уотерсъ, уныло прерывая молчаніе.

Мистеръ Симонъ Тоггсъ вздохнулъ на подобіе втра, разгулявшагося въ кустахъ крыжовника, когда отвтилъ на это:

— Увы, онъ вернется!

— О, Симонъ, — продолжала Билинда, — цломудреннаго упоенія, тихаго счастья этой единственной недля платонической любви слишкомъ много для меня!

Симонъ собирался намекнуть, что для него это было слишкомъ мало, но запнулся и пробормоталъ что-то невнятное.