Шрифт:
– При Вильгельме?
– Ну что ж, Вильгельм, мы его и не увидим. Велят куда-нибудь платить – ну, я заплатил дань, а остаток жития мой уж, собственный. Они же, пролетарии эти, берут все без остатка. Мыслимо ли так жить, нет, уж лучше Вильгельм!
Так вдруг мне в дальнейшей баллотировке представилось класть шар с Пузырем за Вильгельма, или со всеми за Ивана-дурака. И в несколько минут пробежала в уме вся моя жизнь, и вся безалаберщина, и всякие безобразия, и счастливые находки, и невидимый град Китеж. Как вспомнил про невидимый град, «нет! говорю себе, все равно пропадать, пропаду с дураками». И опустил свой шар за Ивана.
В хозяйстве не работа бьет земледельца, а забота. Уморился и отдохнешь. Но от заботы никуда не уйти. Вот эта забота нынешний год и замучила. Наложил я копну ржи на воз, веду лошадь и представляется мне, что иду я, плетусь, наморенный, сам по себе, а воз едет по себе неизвестно куда.
И так чувствовал каждый из нас, потому что везде говорили, что хлеб у нас отберут. С одной стороны, говорят, трудовая норма и работай сам без работника. С другой стороны, грозят отобрать се и выдавать хлеб по карточкам. Хлеб, говорят, пойдет для снабжения армии и для городов. С третьей стороны, опять третье толкуют, что армия нам не нужна, а город нас всех обобрал: по двадцать пять рублей платили за косу! Ничего не понять в этой смуте, и кажется, что воз с рожью сам по себе едет неизвестно куда.
Не работа страшна, а забота. И так иду я с этим чужим возом усталый, невеселый. Смотрю, через мое поле из деревни спешит, машет рукой мне Иван Шибай.
– Что ты, Иван, какие дела?
– Дела! – ворчит Иван. И ругается на уездный комитет.
Дела Ивана оказываются тоже худые: предписали ему делать список избирателей по алфавиту. Приходит он в деревню, ищет букву «А». Нашел букву «А», записал. Теперь нужно «Б», оно на другом конце. Записал «Б». Приходит буква «В» – опять бежит чуть не за версту. Так три дня в одной деревне крутился, а их сорок четыре больших деревни и двадцать три маленьких.
– Как же тут быть?
– Очень просто, Иван, ты сначала составь черновик.
– Черновик?
– Пиши подряд хату к хате, а вечером дома перепишешь заново по буквам, черновик по избам, набело по буквам. Уездный же комитет не брани напрасно, там люди понимающие.
И так это удивительно на Руси пошло в это смутное время: образованный так работает, что кажется ему, будто не сам везет воз, а воз им управляет, необразованный кубариком бегает между буквами. А воз и ныне там.
Война слов
Из тех, кто был на Демократическом совещании, никогда не забудет красивую, представительную фигуру одного грузина, который сказал:
– Грузия достаточно сильна, имеет много оснований требовать кое-что для себя, но не хочет усложнять и без того сложное положение государства.
Эти простые слова были многими поняты так, будто сын умирающей за дверью матери сказал: «Мы собрались в лучшей комнате нашей матери, она еще жива, нехорошо теперь делиться, подождем».
И простые слова на время в собрании стали победными.
Еще смелее сказал другой грузин:
– Здесь были представлены все национальности, кроме русской.
Правда, почему-то грузины, поляки, мусульмане, украинцы, решительно все народности заявляют «о любви к отечеству и народной гордости», но великорусы… только соберешься с духом предстать и подумаешь: «Ну их к черту, жулик на жулике». Да еще как-нибудь повернешь все и в свою пользу: «Предстательством Отцов Святых и Пресвятыя Пречистыя Богородицы достаточно представлены».
Так раздумывая, встретился я глазом с представителем родного мне черноземного края, типичным человеком от «третьяго элемента», и еще одним из деятелей 1905 года – эти люди – не охотники национально предстательствовать и вид у них обыкновенный. За ними разные новые интеллигенты, всякие кооператоры, разные интеллигенты без старой интеллигентской гимназической и университетской муштры, с готовыми формулами и резолюциями, все это организовано и подведено до такой степени, что мышь не проскочит, а не то что какая-нибудь национальная черноземная фигура в черкеске и с кинжалом.
Язык девяти из десятка ораторов – тот гладкий, без всякой задержки язык, которым пишутся газетные статьи и который так презирают настоящие художники слова. И невольно приходит на ум, почему слово человека земли, назовем такого человека Сидящим, почему это слово не такое, как у Посланника.
Вот, например, из моей записной книжки речь деревенского оратора:
– Товарищи, друзья! Вы не подумайте, ежели я большевик, то я узурпатор или подобен Дон-Кихоту! Я дерзаю, а вы, господин буржуаз, трусите: у вас еж по пузу бегает!