Шрифт:
За такой уродливостью речи вы слышите силу варвара-скифа, но почему же Посланный сюда, в столичное Совещание, говорит исключительно по-мещански, так, что слова его кажутся туго накрахмаленными и остриженными бобриком. Слова же бородатые почему-то остаются там, при Сидящем.
Упрекнут меня, скажут, что вот нашел время, чем заниматься. Нет, друзья, товарищи, я ищу красоты, без которой быть ничего не может, я ищу увидеть здесь, в Народном собрании, лицо своей родины. Не нахожу этого, и в сотый раз спрашиваю, почему Посланный так непохож на Сидящего, отчего те наказывают стоять за лад и единство, а эти только и знают, что делятся.
Посланный говорит:
– Облеченный всем полномочием частных и групповых интересов, заявляю требование о немедленном всеобщем демократическом мире!
Для этого есть у нас великие и простые слова: О мире всего мира!
За этими словами в церкви следует жертва.
А тут: «Требуем!» и петушком, петушком пробивает себе дорогу к раздору.
– Пораженец! – кричат ему.
Бунтарь в ответе опять выставляет целое войско накрахмаленных слов.
– Оборонческие партии, детищем которых является это собрание…
Война обессиленных слов… совершенно такая же, как в местностях с различными народностями, на границах, в Галиции.
Так продолжается словесный бой несколько дней подряд, наконец, выступает и девушка-мученица, у которой душа едва-едва покрыта человеческим покровом.
– Я, – говорит, – стою за однородное.
Ей очень аплодируют.
И она уже не своим прежним детским, душевным голосом кричит:
– А если буржуазия не…
Я не расслышал, что «не»…
– То тогда пусть узнает…
Что узнает, за шумом я не расслышал и спросил. Мне ответили:
– Призывает к погрому буржуазии!
Не думаю, чтобы она, такая, могла призывать к погрому, но половина собрания так понимает слова Ангельской душки, а другая бушует от радости.
И, наконец, бой слов закончен. Начинается подсчет голосов. Тогда в ожидании легла на лицо тень, и стало жутко, как перед настоящей, а не словесной войной.
Забылся я тут, прикурнул, задремал, и снилось мне, что разговор продолжается.
Кто-то из ораторов говорит:
– Русская революция виновата перед французской своим принципом бескровности; получается лицемерие: тут признается бескровность, а там самосуд.
Другой отвечает:
– Нужно открыть форточку, необходимо признать принцип крови.
Как известно, словесная война за мир всеобщий и демократический не закончилась, и ее постановили вести да полной победы, до полного истощения слов.
Не робейте, за нас индейцы!
Все лето, до самой рабочей поры, мы землю делили и столько из-за этого дележа приняли в душу свою злобы, столько смуты вышло и всякой попуты, а добыли всего-навсего по восьминнику!
Как досталось по восьминнику, поняли, что не стоило из-за этого было бездельничать и греха на душу принимать, лучше было бы идти за эсерами, дожидаться Учр<едительного> большого собрания, не слушать бы Федьку-большевика.
– Большевик виноват!
Нашли виновника, а земли все-таки нет и взять неоткуда, имения все разделены, или намечены к разделу, все пересчитало и, хоть три раза удавись на осинке, больше восьминника на душу не выдавишь.
Помню, выходит на сходке старик наш и вещает народу:
– Добрые люди, я вот что слышал от старых людей: настанет время, и последнюю землю кинете, и так лежать она будет голая, и некому будет пахать ее.
Вспомнилось мне деревенское пережитое, и эти загадочные слова в Александрийском театре при дележе власти и перевел я слова старика с земли на власть, что настанет время, и бросят никому ненужную власть, и будет она так болтаться из стороны в сторону, пока не возьмет ее проходимец.
Множество признаков всюду равнодушия и цинизма в отношении к этой некогда ненавистной и священной и странной власти. Вот собралась толпа возле Народного собрания: едет к театру Верховный Главнокомандующий всех сухопутных и морских сил Российской Республики.
– Ах, вы, дураки, дураки, – проталкиваясь через толпу, говорит громко бывалый человек, – лезут на Керенского глазеть, вот добра не видали!
И никто за «добро» не вступается.
А когда началось это собрание, начались всякие мальчишества. Стул у кого-то из членов президиума покачнулся. Скобелев поправил ножку стула.