— Шура? — спросила Ангелина.

— Да.

Ангелина кивнула на Любовь Ивановну.

— Это мать Кирилла приехала, а его нет. Можно к вам?

— Проходите.

Женщина посторонилась, пропуская их в узенький коридор.

Как бы ни была напряжена Любовь Ивановна, она не могла не подумать: откуда Ангелина знает эту Шуру и для чего им надо заходить, вместо того чтобы сразу же, сейчас искать Кирилла?..

— Извините за вид, — сказала Шура, торопливо поправляя крашеные, соломенные волосы и снимая передник. — Я не думала, что вы так скоро…

— Да уж куда скорей, — усмехнулась Ангелина. — Твой-то на работе, что ли?

Женщина пожала плечами — и такое равнодушие, такая усталость, такая о б р е ч е н н о с т ь были в этом движении узеньких, как у подростка, плеч, что Любовь Ивановне стало страшно. Она все поняла. Значит, Жигунов и Ангелина передали ей не все, о чем рассказал Егор. И муж этой женщины тоже пьет. Конечно, пьет! Только сейчас она увидела непривычную нищету этого жилья, железную кровать, старые стулья с ободранными сиденьями, голые стены в каких-то подтеках, пустой стол, накрытый газетой, — и ни картинки, ни какого-нибудь растения — ничего, что хоть самую малость скрашивало бы эту кричащую убогость.

В соседней комнате заплакал ребенок, и Шура вышла.

— Вот так, — сказала Ангелина. — Это он твоего Кирилла с панталыку сбил…

— Идем, — попросила Любовь Ивановна. Ей трудно было оставаться здесь, она задыхалась.

— Куда ты пойдешь? По квартирам стучать?

— Вы не спешите, — сказала из соседней комнаты Шура. — Он к обеду вернется, и мой тоже… А если человек не захочет, его никто с панталыку не собьет. Ваш Кирилл тоже хорош.

Она защищала мужа! Любовь Ивановна встала в дверях, и женщина, которая сейчас кормила ребенка, стыдливо запахнула на груди халатик.

— Вы не обижайтесь, — тихо сказала Любовь Ивановна. — Беда у нас одинаковая, верно ведь?

— Да уж! — усмехнулась Шура. — Я-то со своим горе не из кофейных чашек пью.

— Почему же не уйдете?

— Куда? — тоскливо ответила Шура, и Любовь Ивановна поняла, что дальше ее нельзя расспрашивать ни о чем. Тут же Шура метнулась к детской кроватке и уложила ребенка. — Слышите? Они пришли…

Любовь Ивановна ничего не слышала, — просто у этой женщины, Шуры, уже выработался особый слух. Медленно, с трудом Любовь Ивановна пошла к двери, но Ангелина опередила ее.

Там, на лестничной площадке стояли Кирилл и с ним двое мужчин. Кирилл открывал дверь в свою квартиру. Один из мужчин удивленно и пьяно протянул:

— А у Шурки-то, оказывается, девишник! Не будем мешать женщинам, только капустки возьмем. Как думаете, пойдет вермут под капустку?

— Кирилл!

Любовь Ивановна выкрикнула это, будто иначе он не услышал бы, будто он был далеко-далеко, и нужно было крикнуть, чтобы он обернулся.

— Мама?

Ее трясло.

Ее трясло, когда Кирилл, обняв ее, целовал, и она чувствовала горький и гадкий запах перегара; трясло, когда он попросил немного обождать («У меня не прибрано, не успел…»); трясло, когда она все-таки вошла, словно ворвалась в его квартиру, и увидела то, что со страхом ожидала увидеть: развал, грязь, банки с коричневой от окурков водой, давленые окурки на полу, пустые бутылки и немытые тарелки на столе, фотография какой-то голой дивы из заграничного журнала, и то же самое убожество, которое царило в соседней квартире, — только там было хотя бы чисто…

— Ты уже пьян, Кирилл?

— Я? — деланно удивился он. Один из его приятелей, вошедший в квартиру следом, захохотал:

— Разве это пьян, мамаша? Мы с ним только опостограммились. Как у нас говорят — не тот пьяный, которого двое ведут, а третий ему ноги передвигает, а тот пьяный, который лежит — не дышит, собаки ему морду лижут, а он им «цыц»! сказать не может.

— Перестань, — поморщился Кирилл и снова повернулся к Любови Ивановне: — Ты бы все-таки подождала у Шуры, мама….

— Я приехала к своему сыну, а не к Шуре.

— Но понимаешь… — Он чего-то недоговаривал, словно стеснялся. — Понимаешь, это мои друзья, и я не могу…

— Друзья?. — вскинулась Любовь Ивановна. Только теперь она заметила, что Ангелины нет и она одна с этими, уже подвыпившими, мужчинами. — Друзья, говоришь? Так вот — вон отсюда! Слышите? Вон!

Любовь Ивановна пошла на этих двоих, и один — видимо, Шурин муж — попятился, а другой, приподняв руку, будто ожидая удара, сказал с угрозой:

— Ну, ну, ну, мамаша! Больно разошлась! Что ж мне, на снежку сегодня ночевать и снежком закусывать?

— Вон!

Она кричала, не помня себя, — вон, вон отсюда! — кричала и гнала потому, что сзади, за ее спиной, был с ы н, которого она должна была защитить от э т и х страшных ей людей. Но ей не было страшно идти на них, и она шла, пока не попятился и второй. Шурин муж взял его за рукав: ладно, пойдем, она же не в себе, понимать надо… Вот тогда в дверях и оказалась Ангелина.

— Сами пойдете или подсобить? — спросила она.

— А это что еще за безымянная высота? — с пьяненькой ухмылкой спросил второй — и тут же вылетел в коридор после толчка Ангелины.