Отсюда положения «Мифа “Ледокола”» о строго оборонительном характере внешней политики Советского Союза, когда даже призывы к революционной войне «имели исключительно оборонительное звучание» (с. 15, 25, 95), об угрозе, исходившей для Советского Союза от всех без исключения капиталистических государств (с. 46–47), о том, что, заключив пакт с Гитлером, «Сталин сделал выбор в пользу меньшего из двух зол» (с. 61) и т.д. и т.п. Все это прикрывается абсолютно ничем не обоснованным посылом, что восстановление всей правды о Второй мировой войне, включая раскрытие далеко не однозначной роли предвоенной сталинской внешней политики, якобы ведет к обелению германского нацизма и его агрессии.

Как же доказываются (и доказываются ли) старые как мир положения из «Фальсификаторов истории»? Или — скажем по-иному: почему Г. Городецкий, в отличие от «других историков», исходит из того, что «советская политика ни в коей мере не определялась экспансионистскими соображениями» (с. 46)? Почему он отказывает сталинскому Советскому Союзу в праве на активную, наступательную антикапиталистическую политику?

В упомянутом разделе «Россия в осаде» читаем: «Ясная и последовательная, с небольшими тактическими отклонениями, [советская] политика строилась на осознании потенциальной опасности, исходящей от всего капиталистического мира, будь то фашистская Германия или западные демократии. Стремясь в отношениях с державами к балансу, столь чуждому для марксисткой теории, отвергающей идею поддержки одной капиталистической державы против другой, Сталин стремился защитить российскую революцию». Вначале сотрудничая с Веймарской Германией, а с приходом к власти Гитлера — через коллективную безопасность (с. 46–47. Курсив мой. — В.Н.)

В самом деле, Сталину не откажешь в определенности его предвоенной внешней политики, поистине «ясной и последовательной», но — в проведении экспансионистского, классово-имперского курса. Да, ему были одинаково чужды и «агрессивные державы», и «так называемые демократические государства» (пользуясь определениями из «Краткого курса истории ВКП(б)», повторенными в докладе Сталина на партийном съезде в марте 1939 года). Вот почему упоминаемая автором марксистская теория, которая видела в «межимпериалистических противоречиях» причину мировых войн, исключала длительную ориентацию на какую-либо из формировавшихся с середины 1930-х годов враждующих группировок — нацистско-фашистско-милитаристского блока Германии, Италии иЯпонии и государств демократического Запада — Англии и Франции, за которыми маячили США. В попеременном участии Советского Союза в ходе мировой войны на стороне обеих капиталистических коалиций Г. Городецкий, видимо, и видит проявление «стремления в отношениях с державами к балансу». Но советские руководители усматривали в таком «балансировании» проявление «мудрой сталинской внешней политики», благодаря которой, по их словам, удалось как в предвоенные, так и военные годы «правильно использовать противоречия внутри лагеря империализма» (Г.М. Маленков) {890} . [70]

Проводимое автором «Мифа “Ледокола”» разграничение международных отношений — мировой капитализм против революционной России — не мешает ему, вопреки логике, отрицать наличие классовых мотивов в политике сталинского руководства. Отмежевываясь от «других историков», он считает излишним, как уже говорилось, заниматься поисками глубинных, в том числе классовых, причин советско-германского конфликта. Но в чем же состоит задача историка, как не в том, чтобы всесторонне исследовать круг вопросов избранной темы? Разумеется, и ее контекст, охватывающий и «теоретические основы», и «идеологические корни» политики государств, решившихся на войну друг с другом. И можно ли квалифицированно судить о советской внешней политике, отвлекаясь от вполне определенных доктринерских основ этой политики, обусловленных коммунистической идеологией, а тем более — игнорируя тоталитарную сущность советской системы? Можно ли вообще представить себе работу, в которой методология изучения прошлого свободна от тех или иных общих рамок такого изучения, раскрывающих замысел работы? Г. Городецкий своими пристрастиями подтверждает — нет, таких работ не бывает.

Суть, так сказать, концепции Г. Городецкого в том, что в преддверии мировой войны враждебное капиталистическое окружение от слов перешло к делу, поставив Советский Союз не просто в положение «международной изоляции» (как у Сталина), а — в положение страны, подвергшейся «осаде» со стороны многочисленных внешних врагов. И нацистской Германии, и западных демократических государств. Дело, оказывается, было еще хуже, чем это представлялось Сталину. Ныне историк «исправляет» политика.

Но было ли положение СССР столь безнадежным, безвыходным, как это хочет представить Г. Городецкий, смело развивающий версию «Фальсификаторов истории»? А если, как он советует (правда, другим, но не себе) «постараться понять настроения людей того периода и не судить о них с позиций сегодняшнего дня» (с. 12)?

Сталину ситуация виделась из Кремля отнюдь не столь безрадостной. В сентябре 1938 года через газету «Правда» он публично объявил, что «вторая империалистическая война на деле уже началась», а в марте 1939 года на партийном съезде подтвердил: «новая империалистическая война стала фактом», но она «не стала еще всеобщей, мировой»{891}. Излишне говорить, что в «Мифе Ледокола”» этих сталинских определений, столь важных для уяснения мотивов предвоенной советской политики, читатель не найдет. В противном случае пришлось бы согласиться, что ситуация «второй империалистической войны» исключала изоляцию, а тем более «осаду» Советского Союза, дав Сталину — наконец- то! — возможность сполна воспользоваться так называемыми межимпериалистическими противоречиями.

Все же Г. Городецкий, противореча самому себе, признает, что такое принципиальное изменение в международном положении Советского Союза имело место. Но в его изложении произошло это случайным образом — опосредствовано, вопреки намерениям Сталина. Произовило из-за недальновидности (чтобы не сказать, глупости) английского премьера Н. Чемберлена, предоставившего в конце марта 1939 года гарантии безопасности Польше, которая стала следующей мишенью Гитлера после оккупации Чехословакии. Английские гарантии, пишет он, «вызвали непредвиденный драматический переворот в международных отношениях… с его непосредственными и трагическими последствиями» (с. 51. Курсив мой. — В.Н.). Не захват Чехословакии в прямое на рушение Мюнхенского соглашения, а английские гарантии Польше привели к трагедии: стали «первым залпом второй мировой войны», изменив «одним ударом» всю международную ситуацию (там же).

Вот ход его удивительных умозаключений.

Своими гарантиями Польше «Англия фактически бросала вызов Германии, тем самым полностью отказываясь от ключевой роли в равновесии сил в Европе» (с. 51–52). Что и вынудило нацистов «добиваться нейтрализации Советского Союза», в поддержке которого нуждалась и сама Англия (с. 52). «Таким образом, без всяких тайных замыслов Советский Союз стал основой равновесия сил в Европе» (там же). То есть, не провал западной политики умиротворения и приближение всеобщего вооруженного конфликта на Европейском континенте вынудили обе враждующие капиталистические коалиции обратить свои взоры в сторону Москвы в поисках ее поддержки, а жалкие потуги Н. Чемберлена. Вот так в нагнетании международной напряженности фюрера нацистской Германии, взявшего на прицел Польшу, опередил глава английского правительства!