Том 4. Стихотворения
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

Путь

Божо Ловричу

Вот равнина. Вот дорога. Вот немного отойди От родимаго порога. И еще, туда, где строго Светят выси впереди. Опираясь равномерно На упорный посох свой, Ты увидишь здесь, наверно, Как в горах красива серна, Будешь сам вдвойне живой. Серна любит забавляться На ребре крутой скалы. В срыве ужасы нам снятся. Серне любо проясняться Над зазывом нижней мглы. Чем со тьмой она несходней, Тем ей легче ниц скакнуть. Глянет, прянет в срыв исподний. Ах, в деснице быть Господней Это самый верный путь! Вон уж где? На том изломе. Через пропасть пред тобой. Нет, не в сером, тесном доме. Все – ничто, поверь мне, кроме Как в судьбу играть с Судьбой.

На лесной дороге

На лесной раскаленной дороге   Предо мной разошлись три пути. Я грустил, размышляя о Боге,   И не знал, мне куда же идти, Если прямо, – там Синее Море,   Прекращает мой путь Океан, Он прекрасен в сапфирном уборе,   Но не водный удел здесь мне дан. Если вправо, – все к тем же я людям,   В пыльный город приду. Не хочу. Там во всем несогласны мы будем,   Нет пути там до сердца лучу. Рассудив, я направился влево,   Начиная от сердца во всем. И пошел я с куделью напева,   Мы с мечтою и вьем, и поем. Повстречался мне крест придорожный,   Там сидит одинокий старик. Безнадежный – и с тем бестревожный,   Изможденный, изношенный лик. Но в глазах, что глядели так прямо,   Словно зеркало Солнцу с земли, Мне почудилось таинство храма,   Только-только там свечи зажгли. Но в глазах, что смотрели, мерцая,   У того, кто забылся, один, В них зеленая тайна лесная,   Что проходит по зыби вершин. Полюбился мне нищий тот старый,   Близь него я тихонько присел. Он смотрел в особливыя чары,   Мне незримый, он видел предел. Я вложил ему в руку монету,   Еле дрогнув, он что-то шепнул. Но, глазами прикованный к свету,   Он лесной принимал в себя гул. Мы потом говорили немного.   «Что дадут, – все я малым отдам». Мне открылось, что стройно и строго   Вся дорога – дорога есть в Храм. «Ты один. И один я. Нас двое».   И ушел я, весь в пламенях сил. И шепнуло мне сердце слепое: –   «Это Бог здесь с тобой говорил!»

Святые башмачки

Я спал. Глядел. В окне слюда. В нем ходит синяя звезда,   И схимницы там сонныя,   Все златоиспещренныя, Перед иконой преклонясь, К земле ведут от неба вязь,   В три полосы, трерядную,   Дорогу неоглядную. От нас, от здесь, до неба мост, И к нам, с высот превыше звезд.   Узорами зелеными,   С молитвами, с поклонами, Ведут оне дорогу-путь, Что входит в грудь когда-нибудь.   Икона та огромная,   Высокая и темная, Из золота у ней оклад, А перед ней лежит булат,   И башмачонки малые,   Ах, стоптаны, усталые, Помолятся, – и в пыль дорог, В движеньи малых детских ног.   И было мне вещание   Из мглы златомерцания: – «Не все сюда. Иди туда, Где синяя горит звезда.   Пройди непостижимыми   Пожарами и дымами». И грянул тут вспененный вал, Я пал, икону целовал,   Отца и мать любимую,   И темь – и земь родимую. И вот иду. Качну беду, – Уходит прочь. Я часа жду.   За полем, за речонками,   Слежу за башмачонками, У коих стоптан каблучок, Но каждый шаг их мне намек.   Над омутами старыми   Я прохожу пожарами. Я знаю: Синюю звезду, Идя, как луч, в пути найду.   Мне светит мгла иконная,   Вся златоиспещренная.

Свечою

Я войду в зарю закатную Чрез поля, через луга, Доведу тропу стократную В заревые берега. Возле солнечной излучины Подожду, она светла, Но, поняв, что все замучены, Кем душа моя жила, – С края пропасти сверкающей Брошусь прямо я в зарю И свечою догорающей В бездне солнечной сгорю.

Черная вдова

Ивану Сергеевичу Шмелеву

Я знаю Черную вдову, В ея покрове – светов мленье, Ее я Полночью зову, С ней хлеба знаю преломленье. С ней кубок темнаго вина Я пью безгласно, в знак обета, Что только ей душа верна, Как жаворонок – брызгам света. Когда ж она уйдет во мгле, Где первый луч – как тонкий волос. Лозу я вижу на столе И, полный зерен, крепкий колос.

Песня дня и ночи

Ивану Сергеевичу Шмелеву

Давай еще любить друг друга,   Люблю тебя, мой милый брат. Найти на изумруде луга   Я каждый день нежданно рад Чуть-чуть зацветшие расцветы. Поем. И пели. И не спеты.     Рассветный час –     Всегда рассказ. В свеченьи трав – любовь Господня,   Разлитье Бога по цветам. За радость каждаго сегодня,   За луч, примкнувшийся к кустам, За жизнь зверьков лесистой ямы, Взнесем до неба фимиамы.     От наших свеч     До Бога речь. За то, что в долгих гулах звона   И благодать, и благолепь, Что синей кровлей небосклона   Одет наш дом, и лес, и степь, За Море, в нем же Божья сила, Взнесем горящие кадила.     Есть свет и звук     В воленьи рук. За час труда, за миг досуга;   Вот, за щепотку табаку, За то, что мы нашли друг друга,   Что брата братом нареку, За путь вдвоем по бездорожью, Восславим звонно благость Божью.     В глазах людских     Есть Божий стих. Мы оба в пламенях заката,   На рубеже тяжелых лет. На срывах ската вопль набата,   Разлитых зарев медный бред, Мы головни, но головнями Хранится огнь, что будет – в Храме.     Под цепкой мглой     Пчелиный рой. Мы знаем радость следопыта,   Земная глубь дрожит, звеня. Гремит нездешнее копыто,   К земле от неба бег коня. И в начертаньях узорочий Прочтем мы слово вещей Ночи.     Оттуда мы.     Есть путь средь тьмы. Вверху, от Севера до Юга,   Уж черный бархат проступил. Но к нам иного пламекруга   Течет произволенье сил. Вовнутрь души, в наш мрак железный, Простерся скипетр многозвездный.     Зовет – огнем.     Идем! Идем!

Твоя от твоих

Ивану Сергеевичу Шмелеву

Одно Пасхальное яичко Не поглотила, в вихрях, мгла. Его какая Божья птичка В тех днях таинственно снесла? В тех днях, когда по далям луга Светился златом изумруд, И так любили все друг друга, Что луч оттуда светит тут. Из огнедышущаго Ада Спасен Господней я волной. Мерцает тихая лампада Перед иконою родной. Вкруг дома – вихрей перекличка. Но, весь – молитва к алтарю, На то Пасхальное яичко Я с умилением смотрю. Чуть серовато, сахаристо, Как талый, между трав, снежок, В углу оно белеет мглисто, Лампадка светлый ткет кружок. Во дни великаго ущерба, Златого ободок кольца Яичко держит, рядом верба Пред тишью Божьяго лица. И словно шепчет голос няни: – «Не думай, что там впереди, Есть звезды Божии в тумане, Гляди сюда – гляди – гляди». Лампадка выросла в кусточек, Гляжу упорно пред собой, И над яичком ангелочек Встает, как цветик голубой. Над бездной страшнаго наследства, Уторопляя Тьмы черед, В луче поет мне ангел детства, Что Воскресение – придет.

Голос гобоя

У тебя в старинном доме,   У тебя в старинном парке Чувства плавятся в истоме,   Драгоценны, ковки, ярки, И не ярки, только жарки,   Все затянуты золою, Вазы, клены в стройном парке,   Цвет рубина, скрытый мглою. Под нависнувшей горою,   Отдалившей все, что в мире, Тем ты ближе к аналою,   Чем чужие дали шире. На бледнеющем сафире   Хлопья в облачном теченьи, Свет Даров Святых в потире,   Чаши неба вознесенье. Ветер в вязах – отзвук пенья:   В перезвонах светят клены. Всех минут богослуженье,   Память впала в антифоны. Есть высокие законы   Над уронами мгновений: – Всюду светятся амвоны,   Где исход из сожалений. Наши чувства – только тени   Тех, что снились достоверней. Лебедь – лепка всех движений,   Но недвижный – он размерней. Нежны розы между терний,   Дух – звезда, в себя вступая. Пьет лучи Звезды Вечерней   Чаша неба голубая.