Смотрю на розу в ладони, и в памяти всплывает образ Кэла. Однажды он пришел в мой офис с роскошным букетом красных роз. Я отрезала головку у одной из них и положила ее между страницами книги, как школьница. Она у меня до сих пор хранится где-то — во всяком случае, я ее не выбрасывала.

— Вы знали моего отца?

Незнакомец опускает глаза. На нем потрепанный вельветовый пиджак и еще более потрепанные брюки. Си захлопнула бы дверь сразу, как только открыла. Тилли улыбнулась бы, сунула в руку пятерку и тоже закрыла дверь. Но в нем чувствуется что-то знакомое. К тому же если я захлопну дверь, то останусь наедине с домом, затаившимся в ожидании.

— Ты не могла бы пойти со мной? Хочу показать тебе кое-что, если ты не против, — говорит незнакомец.

Я смотрю на дорогу за его спиной. Шон приедет с минуты на минуту. На белом фургоне, с сумкой, полной инструментов. И распотрошит отцовскую кухню.

— Это совсем рядом, — продолжает мужчина. — Уголок в Хэмпстед-Хит.

Он кладет цветок обратно в карман пиджака.

Мы ходили туда с отцом, после церкви. Взбирались на Парламент-хилл с бутербродами в рюкзаке. Их готовила Тилли, а тогда она как раз экспериментировала с начинками: бри с яблоком и имбирным чатни; ветчина с консервированным ананасом, чей сладкий сок просачивался на хлеб. Отец всегда брал с собой термос: зимой он наполнял его кофе, а летом насыпал туда лед и заливал его лимонадом. Привкус напитка всегда был странный: отдавал кофеином. Папа садился на скамейку с видом на город и устремлял взгляд куда-то за горизонт. Порой казалось, будто мыслями он так далеко, что, даже если мы все вдруг исчезнем, он и не заметит. Тогда я подбегала к нему, садилась рядом и принималась громко щебетать, забрасывать его вопросами, заставляя вернуться обратно на землю — к нам, ко мне.

— Мне казалось, сейчас уже выращивают розы без шипов, — сказала я.

В глазах незнакомца загорается надежда.

— Так ты пойдешь со мной?

В памяти всплывает вид с Парламент-хилл, запах травы, прохлада ветра. Засиделась я в этом доме.

— Я вас не знаю, — отвечаю я. — А еще скоро придет Шон. Будет ремонтировать кухню.

Мужчина шаркает ногой по ступеньке, кашляя, как курильщик. Представляю, как он спит на пороге, завернувшись в грязный спальный мешок. Только вот речь у него слишком хороша для бродяги. Незнакомец смотрит на меня так, словно хочет сказать что-то очень важное, но не знает, с чего начать.

— Так вы знали моего отца? — снова спрашиваю я.

Он вздрагивает.

— И поэтому вы здесь?

Он склоняет голову набок, мол, может быть, вполне вероятно.

Я представляю, как Шон срывает кухонные шкафы, и от этой мысли мне становится дурно. Снова смотрю на дорогу, но там никого.

— Наверно, розы теперь и правда выращивают без шипов, — произносит незнакомец. А потом улыбается — и лицо его тут же преображается. И я вдруг вижу его молодым человеком, голубоглазым, полным надежд.

— Мы с отцом ходили в Хит по воскресеньям, — говорю я.

Мужчина кивает и ждет.

Смотрю на краешек бирюзового платья, торчащий из пакета в коридоре. Не надо было вообще надевать его. Снимаю носки, сую ноги в новые шлепанцы и беру связку ключей с крючка в стене.

— Мне нужно вернуться через полчаса, — предупреждаю я.

— Тут недалеко, — отвечает он. — И это очень важно.

Щеки незнакомца заливает краска, и он потирает подбородок — точно так же, как я, когда мне неловко.

— Даниэль, — говорит он и протягивает мне руку.

Пальцы тонкие, как у меня. У Тилли и Си руки папины — плотные, грубоватые. Ногти незнакомца сильно отросли и пожелтели, в ладонь въелась грязь, кожа на ощупь точно крокодилья.

Он шагает куда быстрее и решительнее, чем я ожидала. Следую за ним, немного отставая, — мимо коттеджей на Ист-Хит-роуд и дальше. Навстречу нам идет мужчина, и мне чуть ли не хочется схватить его за рукав и крикнуть: «Смотрите, смотрите, что я творю! Прошу, остановите меня!»

Пока мы идем, Даниэль молчит, и я благодарна ему за это. Спускаемся по холму к пруду, затем снова взбираемся наверх. Ветки деревьев склоняются над нашими головами, шелестят влажной листвой, рассыпают ее нам под ноги. Мы выходим на узкую тропинку, и тут я наконец останавливаюсь:

— Простите. Я не знаю, что я… Мне действительно пора возвращаться. Простите.

— Тут идти всего минутку.

Его голос мягок, как дым костра. А вот хватка, наверно, окажется на удивление сильной. Воображаю, как буду описывать это равнодушному полицейскому. На столе передо мной стоит пластиковый стаканчик с бледным чаем, а я рассказываю: «Понимаете, было в нем что-то такое… родное. Мне показалось, что я могу ему доверять. Нет, не могу объяснить почему».

— Еще минутку, ладно? А потом возвращайся, конечно, я все понимаю.

Даниэль не притрагивается ко мне. Я иду дальше.

Наконец он останавливается. Слева от нас — деревья, справа — высокая трава и вид на Лондон, чуть искаженный изгибом холма. Мимо идет женщина с трехколесной тележкой. Даниэль ждет. Когда она уходит, он смотрит на меня, потом переводит взгляд на деревья:

— Это здесь.

Я следую за ним. Иду по едва намеченной тропинке, перешагиваю через тоненький ручеек, пролезаю между двумя кустами рододендрона. Откуда-то из-за горизонта доносится вой сирены, а с дерева неподалеку — птичья трель. Даниэль сворачивает влево. Я останавливаюсь и смотрю, как он пробирается среди деревьев. Когда он оборачивается, в его глазах я вижу страх ребенка, потерявшегося в толпе.