— Вот, — говорит он и делает жест рукой, словно приглашая меня к себе домой. Среди листьев я мельком замечаю серебряную фольгу и розовый пластик и шагаю внутрь.

За кустами рододендрона обнаружилась незаметная полянка. Землю, похоже, расчистили от веток и листьев, а к веткам привязали всякий мусор. «Напоминает храм», — думаю я. Голубой, зеленый, коричневый, серебряный, вкрапления серебра и золота — все это арками нависает над нами.

Вспоминаю о подарках на крыльце, и сердце начинает колотиться в груди. Даниэль закрывает собой выход, говорит что-то о цветах и буквах. Его глаза перебегают с меня на кусочки пластика и металла, свисающие с веток, и снова на меня. Если меня изнасилуют и убьют, а моя кровь пропитает землю, то я буду сама виновата. Си наверняка подумает так, хоть и не скажет вслух. И в этот раз она будет права.

— Так это были вы, — говорю я. — Но зачем вы приносили мне все это?

Он растерянно смотрит на меня.

— И там, на похоронах… Зачем вы пришли на похороны моего отца? Что все это значит?

Я указываю рукой на странные гирлянды. Даниэль напрягается, а затем сникает, словно я отняла у него что-то. Я не хочу делать больно этому пожилому человеку с тихим голосом и полумертвой розой в руке, но я ничего не понимаю. Мне вдруг очень захотелось домой.

— У меня есть виски, — говорит он. — Я бы хотел сделать тебе чай, но здесь нет розетки.

Он нервно смеется.

Я взвешиваю свои шансы. Я меньше ростом, но моложе и в хорошей форме. А он, похоже, нетвердо стоит на ногах.

— Извините, я должна… — Я быстро перемещаюсь, пытаясь обойти его слева. Чувствую, как его пиджак мягко касается моего предплечья, и собираюсь с духом.

Но Даниэль не двигается. Он отпускает меня.

Снаружи очень светло, и я на секунду теряюсь, будто после киносеанса в разгаре дня: этот странный, неловкий момент, когда выходишь наружу, ныряешь в прохладный, прозрачный воздух и осознаешь, что мир по-прежнему движется дальше, несмотря ни на что.

Я стою и жду, хотя сама не знаю чего. Даниэль остался на поляне: я вижу его сквозь листья. Он кажется ровесником отца, но, подозреваю, на самом деле он немного моложе. Наверно, папин друг или, может, коллега на мели.

Звонит мой мобильный. Шон (строитель). Стоит сейчас возле дома, а рядом — помощник с сумкой с инструментами. Наверно, звонил в дверь, когда я была в логове сумасшедшего. Скорее всего, слегка сердится, но еще не слишком сильно, пока нет. Смотрю на светящийся экран. Телефон прекращает звонить, а потом издает короткий звук, будто запоздало вспомнил что-то.

Я слышу Даниэля. Вижу, как он пробирается между ветвями, и жду. Наконец он подходит ко мне, отряхивая кусочки листьев и земли с пиджака и брюк. Мы стоим на узкой дорожке и смотрим друг на друга.

— Извини… — начинает он и осекается.

— Это был Шон, — я указываю на телефон, — строитель. Сегодня они с помощником собираются выломать папину кухню и поставить новую. Они уже возле дома.

Даниэль кивает:

— Наверно, тебе надо…

— Я сбросила на пол все его бокалы для вина. Все до единого. А потом надела его ботинки и прошлась по осколкам, снова и снова.

Понятия не имею, зачем я ему это все говорю. Он ничего не отвечает. Наверно, думает, что я чокнутая.

Справа от нас, прямо за деревьями, девочка в розовом бегает кругами, раскинув руки в стороны, словно может взлететь, стоит только хорошо постараться. Я думаю о том, что кухонные шкафчики скоро разобьют на куски, сгребут и выбросят прочь, как те осколки бокалов.

— Давайте я угощу вас кофе? Или чаем? — предлагаю я. — Можем зайти в Кенвуд-хаус.

На секунду мне кажется, что Даниэль вот-вот заплачет или шагнет вперед и обнимет меня. Но он только прячет руки в карманы пиджака, кивает и отвечает:

— Да, спасибо. Не откажусь.

Теперь уже я иду следом; ты шагаешь так быстро, что я еле поспеваю. Твои вьетнамки шлепают по земле, плечи под оранжевой футболкой напряжены. Ты так и не поняла.

Когда ты ушла, я вдруг представил отчетливо ясно, как стою на мосту Альберта посреди ночи. Мост залит огнями, словно ярмарочная площадь, а я хочу спрыгнуть вниз. Но нет, вот мы здесь, идем с тобой.

Один мой знакомый умел ходить по канату, натянутому в воздухе. Мне делалось плохо от одного взгляда на него: малейший ветерок, покачивание — и он полетит вниз… и будет вынужден вспомнить, что он человек. Я иду: шаг, еще шаг и еще один. Представляю, как тонкая красная нить тянется от тебя ко мне, вперед и назад, к твоему дому — его дому… и ко всем годам, которые мы упустили.