Правители коммуны, видевшие все, что происходило, ободрились и повелели офицерам и стражникам прекратить свалку и гомон, и пришлось немало потрудиться, пока при помощи угроз и приказов им удалось успокоить толпу. Наконец, после того как все улеглось, народ стал расходиться. Однако за Ринуччо и его Байалардом [71] все еще шли сотни людей, глядевших на Ринуччо как на великую невидаль. Хозяин же кобылы, весь измолоченный и огорченный, отправился в Венецию вместе со своей кобылой. Там он отдохнул, пока немного не пришел в себя, и поклялся до конца жизни больше не держать кобыл, что и сделал. Подеста и капитан, вооружившиеся уже после того, как поняли, что опасность и причина смуты устранены, и когда все утихло, сели на коней и почти в одно и то же время прибыли на площадь во главе своих отрядов. Те, кто там еще оставался, а их было немного, подняли их на смех, но они последовали совету Катона: «Rumores fuge» [72] . Постояв там некоторое время и спросив: «Где эти?» и «Где те?» — они в конце концов удалились.

Один гражданин, отправившийся за экзекутором, который спрятался, говорит его приказчику:

— Что делает экзекутор? Спит, что ли?

Тот отвечает:

— Когда поднялась суматоха, я видел, как он вооружался, а после этого больше его не видел.

На что гражданин:

— Верно, спрятался в какой-нибудь нужник. Великую честь оказал он самому себе, да и мне, который за ним пришел. Неужто так поступили и другие правители?

С этими словами они направились в присутствие, но, когда гражданин спрашивал экзекутора, каждый пожимал плечами, а найти его так и не могли. Наконец кто-то из верных ему людей, знавший, куда он скрылся, пошел в комнату, где тот Лежал под кроватью, и сказал:

— Вылезайте, ничего страшного.

Тот вылезает весь в соломе и в паутине и, едва войдя в зал, натыкается на гражданина, который и говорит ему:

— Ай да господин экзекутор, откуда это вы? Какая вам от того честь, что вы сегодня не выходили?

А тот отвечает:

— Я еще не успел вооружиться, так как все доспехи оказались в неисправности, один нарамник продержал меня больше часу, застежки испортились, и я не мог его надеть, так как он до сих пор не починен. А как тебе кажется, дружище, идти мне теперь на площадь?

— Идите как можно скорее!

— А ну-ка подавай лошадь, едем!

И он надевает шлем; но едва успел взять его в руки, как из-за подкладки вылезает целый выводок мышей. Когда экзекутор это увидел, он стал креститься и пятиться, говоря: «Клянусь богом, настал мой черный день!» — и обращаясь к слуге, говорит:

— Где у тебя лежал этот шлем, разрази тебя господь и пречистая мать его?

Однако каким был шлем, таким он и надел его, и, сев на коня, в накидке из паутины, отороченный соломой, он выехал на площадь, где уже два часа как все кончилось. При виде его одни говорили:

— Хорош, хорош! В добрый час! Он, никак, помешанный.

А другие:

— Откуда только черти принесли такого? Мне сдается, что он из Непи [73] .

А иные:

— Он вылез из какой-нибудь конюшни. Видно, от страха туда спрятался.

И вот он остановился там, куда ставят Сарацина [74] , и, оглядываясь, говорит:

— А где здесь нарушители спокойствия? Я не я, если я их не перевешаю!

Некоторые подходили к нему и говорили:

— Мессер экзекутор, отправляйтесь к себе домой, все тихо.

Другие говорили:

— Подите отряхнитесь, вы весь в паутине, потом вернетесь!

А он тем временем, обращаясь к окнам синьории, делал знаки, спрашивая, не хотят ли синьоры, чтобы он сделал что-нибудь еще. Приоры велели передать ему, чтобы он шел разоружаться и что он с честью выполнил свою задачу, так как поле брани осталось за ним.

Вернулся наш экзекутор, и, по правде говоря, он чувствовал себя опозоренным. Разоружившись, он решил смыть с себя этот позор и на следующий день уже начал следствие против Ринуччо ди Нелло по обвинению его в нарушении общественного спокойствия. Означенный Ринуччо обратился к синьорам, Христа ради моля их о пощаде, чтобы его не убили из-за его резвого и благородного коня.

Приоры, любившие его за многое, вызвали экзекутора, которого, однако, они целых четыре дня не могли уломать, так как он упорно хотел его засадить или грозился бросить свой жезл [75] . Однако в конце концов он смирился, и ему казалось, что он отстоял свою честь, прогоревав больше месяца о том, что ему так и не удалось свершить правосудие. Этим дело и кончилось.

Так пусть же те, кто правят государствами, подумают, сколь легковесно то, что может подвигнуть народы на смуту! И тот, кто об этом подумает, будет поистине жить в страхе, тем большем, чем большую власть себе приписывает. А раз это случалось со многими народами, так по крайней мере ты, читатель, подумай о том, кому же в конце концов можно доверять и на что можно полагаться?

Сер Бонавере из Флоренции, когда его попросили составить завещание, а у него не оказалось чернил в чернильнице, и люди обратились к другому нотариусу, покупает себе пузырек и, держа его при себе, проливает чернила на платье одного из судей в судебной палате

В приходе св. Бранкация во Флоренция жил в свое время некий нотариус по имени сер Бонавере. Был он из себя человеком большим и тучным, с лицом очень желтым и как бы отекшим, и такой нескладный, словно его обтесывали киркой. Он был страстным сутягой и неугомонным спорщиком как за правду, так и за кривду. И при всем том неряха, и потому в письменном приборе, который он с собой носил, никогда не было ни чернильницы, ни перьев, ни чернил. Если, повстречавшись с ним на улице, его просили составить какой-нибудь контракт, он рылся в своем приборе и говорил, что забыл у себя дома чернильницу и перо и что потому нужно сходить к аптекарю и достать чернила и бумагу.