Как-то случилось, что один богатый человек в этом приходе оказался после долгой болезни при смерти и пожелал немедленно составить завещание, ибо родственники его боялись, что смерть настигнет его прежде, чем он сможет это сделать. И вот, когда кто-то из них, выглянув в окно, увидел проходящего по улице сера Бонавере, он окликнул его, попросил подняться и, встретив на половине лестницы, стал умолять составить ради бога это завещание ввиду крайней необходимости. Сер Бонавере, обыскав свой письменный прибор, сказал, что у него нет чернильницы и что он тотчас же за ней пойдет, и пошел за ней. Придя домой, он добрый час бился в поисках чернильницы и в поисках пера. А родные умирающего, желая, чтобы означенный добрый человек подписал завещание до своей смерти, и видя, что сер Бонавере все не приходит, и опасаясь, как бы больной не помер, спешно послали за сером Ниджи из прихода св. Донато и поручили ему составить завещание. Ушедший же сер Бонавере, который немалое время промучился, очищая чернильницу от набившихся туда волос, наконец явился, чтобы составить завещание. Ему было сказано, что он отсутствовал так долго, что это дело поручили серу Ниджи. Тогда, совсем опозоренный, он повернулся и пошел. Горько сокрушаясь в душе своей над потерей, которую, как ему казалось, он понес, он решил обзавестись на долгое время чернилами, бумагой, перьями и полным письменным набором, с тем чтобы подобный случай не мог больше с ним приключиться.

И вот, отправившись к аптекарю, он купил целую тетрадь, и скрепив листы, положил их в свою сумку; купил пузырек, полный чернил, и привязал его к поясу; купил не одно перо, а целый пучок перьев, больших и малых, для очинки которых большой писарской команде потребовался бы целый день, и подвесил их к поясу в кожаном, мешочке для специй. Вооруженный всем этим, он сказал:

— Теперь посмотрим, буду ли я готов составить завещание не хуже, чем сер Ниджи.

В тот же день серу Бонавере, обладавшему отныне столь отменным снаряжением, случилось отправиться в палату подеста для передачи отвода приехавшему из Монте-ди-Фалько секретарю тамошнего подеста. Секретарь этот был старичок в шапочке, кругом опушенной цельными беличьими шкурками, и в пурпурном одеянии. В то время как он уже сидел на помосте, явился этот самый сер Бонавере со своим пузырьком на боку и с листом отвода в руке и, протискавшись через густую толпу, стоявшую там, добрался до самого судьи. С противной стороны адвокатом был мессер Кристофано де Риччи, а прокурором — сер Джованни Фантони. Увидав сера Бонавере с его отводом, они, пробираясь сквозь давку и расталкивая людей, тоже доходят до судьи, к которому сер Бонавере оказался прижатым так же, как они. Мессер Кристофано и говорит:

— Что это еще за отвод? Такие дела топором разрубать надо!

Между тем пока один прижимал другого, пузырек с чернилами лопнул и большая часть чернил вылилась на плащ секретаря, а отдельные брызги попали на плащ адвоката. И мессер секретарь, заметив это и подняв полу, стал с удивлением оглядываться и звать служителей, чтобы они заперли двери палаты и чтобы выяснилось, откуда появились чернила.

Увидав и услыхав это, сер Бонавере опускает руку и, нащупав пузырек, обнаруживает, что он раздавлен и что и на его долю досталась изрядная часть чернил, и тотчас же, перебираясь от одного человека к другому, он выходит из толпы и давай бог ноги! Секретарь оказался весь в брызгах — с головы до ног, да и мессер Кристофано тоже. Они смотрели друг на друга и, словно лишившись памяти, поглядывали то на одного, то на другого. А секретарь стал разглядывать своды — не сверху ли это потекло, — затем перешел к стенам и, не находя источника, обратился к скамье, рассматривая ее сверху, а затем, наклонив голову, стал смотреть на нее снизу, потом, спускаясь по ступенькам помоста, разглядывал каждую из них по очереди; наконец все оглядев, он стал креститься до потери сознания. Мессер Кристофано и сер Джованни, чтобы и на этом выгадать для своего дела, говорили:

— О мессер секретарь, не трогайте, дайте высохнуть.

Иные говорили:

— Пропала у вас эта одежда.

Другие:

— Это, видно, из тех дымчатых материй, которые носили когда-то.

Покуда каждый что-то разглядывал и что-то приговаривал, судья насторожился и, повернувшись к ним, сказал:

— А знаете ли вы, кто это меня так опозорил?

Кто отвечал так, а кто эдак, пока наконец судья не вышел из себя и не приказал приставу вызвать капеллана, чтобы тот прочитал обвинительное заключение. А пристав, посмеиваясь, говорил:

— Кого же он будет обвинять, раз вы, с кем это стряслось, сами не знаете, кто это? Лучшее, что вы можете сделать, это проследить, чтобы никто не носил при себе чернильниц на заседания. Плащ же, который вы зачернили снизу, можно укоротить. Ничего, если он будет покороче: вы будете казаться наполовину военным.

Услыхав эти доводы и видя, что его одурачивают со всех сторон, судья последовал совету пристава и признал себя побежденным. И прошло добрых два месяца, в течение которых каждый приходивший оглядывался на помост, думая, что его нет-нет и обольют чернилами. Судья, окорнав себя снизу, сделал из обрезков носки и перчатки, как сумел. Мессер же Кристофано спустился по ступенькам помоста и, подняв полы, от удивления поджимал губы, а рядом с ним сер Джованни приговаривал:

— Per Evangelia Christi, quod est magnum mirum [76] .

Так многие за одно утро от всего этого обалдели, не говоря уже о сере Бонавере, у которого оставалась только одна пара белых чулок, да и то, когда он вернулся домой, она оказалась сплошь забрызганной чернилами и была больше похожа на столы мальчишек из начальной школы. Каждый вымылся и справился с чернильными пятнами, как умел, но лучшим средством было примириться со своей судьбой.

Ведь, в самом деле, лучше всего было бы, если бы этот самый сер Бонавере вообще не был нотариусом, а уж коли сделался таковым, был бы по крайней мере человеком аккуратным и ходил бы во всеоружии своего искусства, как ходят другие предусмотрительные люди; ибо если бы он это делал, то и составил бы завещание с превеликой для себя пользой, не испортил бы плаща ни секретарю, ни мессеру Кристофано, не вывел бы из себя ни этого секретаря, ни остальных присутствующих, не пролил бы чернил на свой плащ и на свои чулки, что повергло его в еще большую беду, и, наконец, не потратился бы ни на разбитый пузырек, ни на те чернила, которые в нем находились.

Правда, судьба ему во многом потворствовала, ибо, если бы секретарь этот его заметил, ему пришлось бы возместить испорченную одежду, а может быть, и того хуже.

Этим дело и кончилось, и подтвердилась пословица, гласящая: «Быть воде у своего истока, пусть хоть сто лет пройдет до этого срока».

Так случилось и с сером Бонавере, ибо, проходив долгое время сухим и без всяких» чернил, он захватил их с собой такое количество, что вымазал ими целую судебную палату.

Риччо Чедерни снится сон, будто он разбогател, получив великие сокровища, а на следующее утро кошка окропляет его своим пометом, и он бедствует пуще прежнего

Если в предыдущей новелле сер Бонавере из-за своей нерадивости и оттого, что он не носил на поясе, как это принято, принадлежностей своей профессии, потерял свой заработок и жил в бедности, то в нижеследующей я хочу рассказать, как некий флорентиец за одну ночь стал богачом, а наутро вернулся в самое нищенское состояние.