Нет, он здесь ради реванша.

Озлобление и горечь толкнули его на то, что он сейчас осуществлял: символическое мщение.

Но этот старый безработный функционер, держащий на мушке крупного босса европейского масштаба, явно получал от происходящего такое нездоровое удовольствие, что настоящая бойня становилась вполне вероятным исходом.

– Ну что ж… – продолжил он. – Наш Генералиссимус исполнен смирения. Он в расстройстве, это нормально. Э! На нем же огромная ответственность! Тяжкий груз, а? А? Ну да, еще какой тяжкий… – Мсье Деламбр говорил фальшиво-сочувственным театральным тоном. – Конечно, планировать увольнения – это так тяжко. Да что там! Это еще не самое тяжкое! Этим мы занимаемся повсюду, этим мы занимаемся столько, что уже руку набили, верно? Нет, нет, нет, самое тяжкое – это их организовывать. Вот что до чертиков сложно! Здесь требуется мастерство, и воля тоже. Нужно как-то договариваться с этими придурками. А значит, нужны люди, и хорошо подготовленные. Нужны солдаты, истинные бойцы капитализма. Нельзя ошибиться и выбрать кого придется, а, Цезарь? А чтобы определить лучшего, самое надежное – маленький захват заложников. Ну вот, тебе повезло, Лидер Максимо [19] : получи свой захват!

Он нагнулся еще ниже, слегка повернув голову, словно собирался поцеловать того в губы, и я смог разглядеть лицо мсье Дорфмана. Он сохранял достоинство. Сделал вдох, будто собирался что-то сказать, но поделать ничего было нельзя. Мсье Деламбра понесло:

– Кстати, скажите мне, Ваше Заоблачное Высочество… В Сарквиле вы скольких собирались выгнать, если точно?

– Что вы… хотите? – удалось выговорить мсье Дорфману.

– Я хочу знать, скольких вы там хотите выгнать. Я здесь могу убить вас всех, получится двенадцать. Но я мелкий ремесленник. А вы действуете в промышленных масштабах. В Сарквиле вы скольких собирались выставить вон?

Мсье Дорфман почувствовал, что не стоит ступать на эту скользкую почву, и предпочел промолчать. И очень правильно сделал, если желаете знать мое мнение.

– Я насчитал восемьсот двадцать три, – продолжил мсье Деламбр скептически. – Но не знаю, верны ли мои подсчеты. Так сколько именно?

– Я… я не знаю…

– Да нет же, вы знаете! – продолжал настаивать мсье Деламбр, исполненный доверия. – Ну же, отбросьте ложную скромность, сколько?

– Говорю же, не знаю! – закричал мсье Дорфман. – Чего вы хотите, в конце-то концов?

Мсье Деламбр довольствовался тем, что встал и бросил:

– Вы вспомните, вот увидите.

Он обернулся, вытянул руку и выстрелил в кулер с водой, который взорвался, выплеснув литров двадцать жидкости.

У него оставалось восемь пуль. И ни у кого не было сомнений, что с таким арсеналом он способен причинить куда больший ущерб, чем тот, что уже причинил.

Он снова склонился к мсье Дорфману:

– На чем мы остановились? А, да! Сарквиль. Итак, сколько именно?

– Восемьсот двадцать пять, – выдохнул мсье Дорфман.

– Ну вот видите, вспомнили! Скажите на милость, на двоих больше. Ладно, для вас-то двое – чепуха! А вот у тех двоих, на мой взгляд, другое мнение.

Если до сих пор мсье Деламбр проявлял организованность, тщательность и, казалось, знал, чего хотел, то с момента, когда он заговорил с мсье Дорфманом, его стратегия производила куда менее цельное впечатление. Это служило подтверждением того, что он взял нас в заложники с единственной целью – запугать и унизить. Поверить в такое, конечно же, сложно, но, учитывая его манеру поведения, данное предположение представлялось наиболее вероятным.

Напряжение – это что-то вроде нити, которую каждый несет в себе, не представляя до конца степени ее максимального натяжения. У каждого она своя. Мадам Камберлин оказалась на грани срыва, потому что она начала кричать, сначала тихонько, потом все громче и громче. Словно получив некий сигнал или разрешение, все тоже одновременно закричали, что создало эффект коллективной разрядки. В крике каждый дал выход своему страху, своей тревоге, и этот крик длился и длился, мужские и женские голоса смешались в истинно животном реве, заполнявшем комнату, и было ощущение, что это никогда не кончится.

При звуках этой невероятной какофонии мсье Деламбр встал, но не смог перехватить ничей взгляд, потому что все кричали, уткнув подбородок в грудь и крепко зажмурив глаза. Он отступил на середину комнаты и тоже закричал, но его крик был столь мощным, столь душераздирающим, его боль поднималась из таких глубин… Он перекрыл остальных в их едином порыве, и те остановились и подняли на него глаза. Это было любопытное зрелище, знаете ли: человек, стоящий посреди конференц-зала с пистолетом в вытянутой вперед руке, поднял глаза к небу и выл, как волк, как если бы в следующее мгновение должен был умереть. В долю секунды мы с Кадером переглянулись и пришли к соглашению. Мы кинулись на него. Кадер подкатился ему под ноги, я приподнялся, чтобы обхватить его за пояс. Но в ту же секунду мсье Деламбр рухнул на пол, как карточный домик, что было лучшим трюком. Его пуля попала мне в правую ногу, а Кадер как можно шире развел руки, показывая, что с его стороны опасаться больше нечего, когда мсье Деламбр опустил рукоять своего пистолета ему на макушку.

Несмотря на боль, я закричал: «Никому не двигаться! Оставайтесь на своих местах!» – потому что испугался, что кто-нибудь попытается броситься на него и он начнет палить во все стороны.

Кадер и я подползли к стене, держась один за голову, другой за ногу. Появление крови неоспоримо обозначило новый этап эскалации, и все это отлично почувствовали. До сих пор имели место шум и страх, но то, что предстало перед глазами сейчас, было более физиологичным, более органическим, это приближало нас к смерти. Я слышал, как попискивали заложники.