Черепичные крыши тоже были усеяны людьми, державшимися на крутых скатах вопреки всем законам физики, а на просторном, помпезно убранном балконе ратуши, в бархатных креслах устроились богато одетые зрители во главе с городским головой, толстым и напыщенным. Его лицо выражало полное блаженство, а довольная улыбка говорила, насколько он осознает свою выдающуюся роль в исполнении великой миссии — если б не его бдительность и кристальная честность, Мидгейм непременно погряз бы в колдовстве и ереси.

В широких воротах ратуши показалась процессия — на сегодняшний день последняя, потому что на помосте остался единственный целый столб. Обложенный сухими вязанками хвороста, он ждал, пока карающая десница воспламенит его вместе с очередной ведьмой — остальные, источенные пламенем, обуглились, и под ними возвышаясь темные бесформенные кучи. К утру все столбы заменят новыми, и великолепное представление продолжится. Так было уже целую неделю, и завтра, наконец, кресты на церкви святого Бернарда засияют с утроенным блеском, очищенные от налета ереси, царившей в городе до начала работы Святого суда.

Толпа взревела, тесня солдат; люди чуть не валились из окон, пытаясь стать ближе к месту auto da fe, чтоб глубже вдохнуть очистительный дым костра, избавляясь от своих мелких грешков, не шедших ни в какое сравнение с великим грехом неверия в Господа нашего Иисуса Христа.

Впереди процессии шли епископ и инквизитор, одетые в одинаково черные одежды. На лице последнего впервые за два месяца следствия появилась улыбка, ибо основная часть работы была успешно завершена; потом предстоял небольшой отдых, заключавшийся в отчете перед Апостольским Советом и новая работа в другом, поддавшемся дьявольским наущениям городе.

Епископ шел, опустив голову. Он тоже сознавал великое значение исполняемой миссии, но обет, данный вчера Господу, требовал неимоверного напряжения душевных сил. Хотя исполнение обета и должно заключаться в преодолении самого себя, он не представлял, как сможет заглянуть в глаза Анны, которая сейчас шла следом, позвякивая кандалами. Рядом мрачно шествовали два монаха, держа веревки, связывавшие ее руки.

Епископ не видел осужденную, но и так представлял ее скованные тонкие ноги; волосы, из-под высокого картонного колпака ниспадающие на желтую тунику, расписанную карикатурными драконами, изрыгавшими пламя — он помнил ее всю, только никак не мог воссоздать благости, исходившей из ее глаз прошлой ночью. Наверное, это нельзя запомнить — его надо чувствовать, и это чувство через несколько минут должно навсегда умереть в страшных муках.

…Почему она не захотела бежать? Я мог бы спрятать ее в монастыре, а когда б шум от исчезновения ведьмы утих, забрал бы оттуда… я б мог оставить сан и вообще уехать из страны, чтоб предаться ее глазам всей душой!..

Грохот барабанов вывел епископа из состояния сладостных мечтаний, одурманивших сознание. …Боже праведный, — ужаснулся он, наконец поднимая глаза и видя беснующуюся от восторга толпу, — избавь меня от наваждения и огороди от нечистого… Он стоял рядом с инквизитором, а монахи ушли вперед, ведя осужденную дальше, на страшный обгоревший помост. Епископ видел, как она растерянно вертела головой, не понимая, зачем ее сюда привели, и неоконченная молитва скомкалась в голове — осталась только худенькая фигурка, жалкая и беззащитная в окружении толстых монахов.

…Если они ненароком сомкнут плечи, то раздавят ее, как былинку!.. Инквизитор видел, как епископ смотрит на осужденную; ему показалось, что еще мгновение этого трепетного вожделения, и произойдет непоправимое — на глазах у жителей Мидгейма рухнет неопровержимая истина о всесилии Святого суда над любыми происками дьявольского отродья. Допустить этого он не мог, и потому наклонился к епископу.

— Брат, прежде, чем совершить поступок, надлежит тебе вспомнить слова девятой книги «Кодекса», где говорится: «Никто не имеет права оказывать помощь обвиненным в колдовстве, а также принимать их и давать им советы. Виновные в этом сами наказываются сожжением на костре, а имущество конфискуется».

Епископ опустил взгляд. В его памяти почему-то отпечаталось лишь последнее слово — «имущество». С какой бы радостью он отдал его без остатка за то, чтоб разверзлись хляби небесные, поглотив этот город вместе с жителями, бургомистром, инквизитором, только…

— Брат, очнись от греховных фантазий, — продолжал инквизитор, не видя реакции на свое грозное предупреждение, — горе нам, если мы перестанем сеять семя Божие. Скверна поглотит всех, не желающих вразумиться, чтоб нести добро избавления, предначертанное нам словом Господним. Неужели глаза твои перестали различать Божественное и дьявольское? Неужели ты не видишь, что создание это порождено силой и волей Сатаны и только поэтому не боится никого и ничего? Лишь священный огонь способен обезвредить чары. В остальном, по попущению Божьему, она не сравнима ни с какими земными силами.

— Брат, — епископ снова поднял глаза и инквизитор увидел, что сверкает в них огонь, несовместимый со смирением во славу Божию, — дозволь напомнить тебе Первое послание к Тимофею: «Мне было оказано милосердие, потому что я поступал по неведению в неверии, — сказал апостол Петр». Мы тоже должны оказывать милосердие…

— Это пустое! — резко оборвал инквизитор, — ее вина доказана и возвращать ее в мир людей, смущая их нашим бессилием, мы не имеем Божьего соизволения. Это грех более тяжкий, чем совершила сама ведьма.